Нефор

Из колонок зашуршал уютный дождь, зал окутала летняя свежесть. Через минуту тьму сцены рассеял зелёный свет и перед публикой возник деревянный стул с рассыпанными на полу гвоздями с одной стороны от него, и молотком – с другой. На стуле спиной к залу сидел Марк. Он медленно поднялся, развернулся и заговорил, пристально вглядываясь во мрак толстых лиц:

– Знакомо вам ощущение того, что вокруг происходит что-то очень важное и сквозит мимо вас? Какая-то часть жизни – интересная и, возможно, основная, – а вы всё пропускаете, вы не у дел. Трагедии бьют в мозг, в самый центр мозга. Маленькие трагедии сгущаются в гигантскую тучу, словно гнус спозаранку над головой. Думать ты больше не хочешь; можешь, но не будешь – даже через силу. И тут ты понимаешь: сдаться и смириться бывает несравнимо труднее, чем пытаться дальше. Вокруг одни «никак» и «совсем» – сплошные абсолюты.

Он замолчал и на мгновение скрылся за кулисами. Раздался шуршащий звук и Марк вернулся на сцену, волоча за собой две длинные доски метров пяти в длину. Из колонок забулькали звуки мерно капающего крана. Грохнув доски на деревянный пол сцены, Наумов плавно поднял палец и громко прошептал:

– Капающий кран. Да-да-да, это капает кран. Тупые звуки, лишённые всякого участия, как и все прочие звуки за двадцать, за тридцать, за сорок лет до этого. Это стереосистема, обволакивающая собой сполна величину пространства – даже до мышиного мелкого – кап, кап, вправо, влево. Снова вправо – и опять влево. Обжигающая влага горячей ванны и как следует прогретое, свежее, отварное решение. Мысли, как никогда открыты ко всему, что могло бы хоть на минуту его отсрочить.

Он снова замолчал и снова скрылся, вернувшись на этот раз с прижатым к груди десятком небольших деревянных реек. Рассыпав их рядом с досками, Марк закурил, уставился в потолок и заговорил чуть громче:

– И это решение – не блажь. Не сиюминутность, и не бред. Чёткое в каждом его контуре, оно растворит лишённую смысла боль… А знаете ли вы! – Он сорвался на крик. – Знаете ли вы, что человек может выдержать любую, абсолютно любую боль?! – И снова перешёл на шёпот. – Если верит, что в конце она разрешится в свет. В бессчётное множество оправдывающих её лучей света. Тссс! Те, кто об этом знают, об этом молчат.

Он докурил, растоптал окурок и поднял с пола молоток. Дождь затих и из колонок загремела «Bulls On Parade». Сколачивая доски, Марк синкопировал ритм. Публика щурилась на сцену в попытках разглядеть искусство. Наконец, Наумов отбросил молоток и разогнулся, хрустнув коленями. «Rage Against The Machine» сменилась тихим джазом Чарли Паркера. Марк щёлкнул пальцами и зелёный свет прожектора сменился красным, превратив сцену в насыщенно-алый, трёхмерный, голограммный куб.

– Проснувшись, я сразу решил: сегодня.

И он стал нарезать неторопливые круги, затем замер, будто вспомнив что-то важное, вскинул взгляд в зал и, словно снова забыв, отвернулся и отмерил шагами ещё два круга. Закурил последнюю.

– Суть не в том, с кем конкретно бороться: с внешними интервентами или внутренними демонами. Суть сжалась как сдувшийся шарик, она зудит чесоткой в бренности головы, пульсирует кровью в висках, не давая забыться сном. Бесчисленное количество вопросов, так и норовящих выпрыгнуть из нутра моего, со мною вместе – в глубину ржавых вод в самом центре Жемчужины Мира, – осиный рой. Вопросы… Всё, что было сказано и сделано уплывает сквозь пальцы, растворяется в узорах облупившейся штукатурки потолка. Принятое решение берёт в свои руки всё, что следует после него. Больше ничего не важно. Господа, ведь это потрясающее решение, чёрт вас раздери! Как я не додумался до всего этого полжизни назад! Ведь это и есть свобода: совершенно иное измерение, в которое можно было уйти и раньше. Уйти когда угодно! Разве что-то мешало? Неспособность понять этого раньше – вот, что мешало. Всё! Более никаких сентиментальностей! Теперь я и сам не знаю на что опираться. Да и мысли, в общем и целом, были не мои.

Марк поднял с пола пятиметровую лестницу и прислонил её к левому краю сцены. Закусив сигарету и пуская облака дыма из-под носа, он забрался на верхнюю ступень, протянул руку и высвободил из складок кулисы верёвочную петлю, прикреплённую к перекладине несколькими метрами выше, на уровне прожекторов. Сидящие в зале оживились и с интересом подались телами вперёд: наконец-то произойдёт что-то внятное. Марк накинул петлю на шею, затянулся сигаретой и торжественно прокричал: