Читаем Неформат. Тюрьма полностью

– Ну что, не всех поубивали? – как-то весело, даже подозрительно весело, говорит режимник.

– Вы со стукачами разберитесь в хате. Ладно нам, а то этим еще барабанят, – сообщает мне собеседник. – И вот что еще…

В течении минуты я выслушивал отеческие наставления, из которых выходило, что я не просто лошара, а лох печальный. В драку то мы ввязались по самые помидоры, но нахрапом, не зная ни расстановки сил, ничего, просто нам везет пока… Пока сверху не передумают. Поэтому, пока ветер, как говорится попутный, надо форсировать события. Поговорив с режимником, я собрал совет стаи и обрисовал ситуацию.

Шах все так же невозмутимо произнес, – стукача ихнего и искать не надо – Король зачастил к дороге часто. Ладно, сегодня стреляться будем, а там качаем.

На том и порешили. Спали, как всегда, по очереди, ждали вечера. А уже после поверки, ближе к полуночи, Гестапо приготовил конусообразные бумажные типо воланы, с тонкой ниткой от носков, контролька в обиходе, а Шах забрался на верхний шконарь с трубой из газеты. Наступило время. Малява о времени стрельбы, кочуя через прогулочные боксари, уже была у адресата, так что нас ждали.

– Уру-ру, пять семь…

Пауза.

Оттуда наконец – Да, давай…

Теперь все зависит от состояния прокуренных легких Шаха – выдох, плевок, и волан (она же – пуля) ушел, нитка быстро слетала с карандаша. Все невольно затаили дыхание, обычно нужно было два три выстрела, но тут действительно, дуракам везет.

Слышен голос, – Дома!

Шах орет, – принимай! – и привязывает к еле заметной нитке уже потолще, а за ней пошел канат, сплетенный из шерстяных носков и свитеров, распускали и плели весь вечер, еще при прежней власти. Дорога работала, груза и малявы через воздух приходили и уходили в кабуры. Ну и конечно, куда тут без любви. На женский и из женского продола летели писульки "люблю, куплю и полетели", эх жизнь, она и тут – жизнь.

Мы оставили дорогу дорожникам, единственное что контролировали, чтобы шнифт был убит. Поэтому если кто и заглянул бы в глазок, то увидел бы спину потенциального зека, который, якобы, варит чай, да тупит, задавая вопрос: "А? Чего?" В общем, схема отработана.

Наши малявы ушли одни из первых, подписали мы их аббревиатурой наших частей, так что блатарям, в основной массе не служившей, просечь фишку ума просто бы не хватило. Ближе под утро подтянули Короля, этот двадцатилетний придурок был насквозь пропитан воровской романтикой, поэтому разговор с ним предстоял долгий и нудный. У него в разговоре постоянно были слова вроде "положенец", "постанова", и так далее, ссылки на авторитетных воров и их сходняки, будто бы он сам там и присутствовал.

После вступления за жизнь я вкрадчиво начал, – Вот скажи мне, дружище, ты к гопникам как вообще дышишь?

Тот призадумался, – Не мужики, но им что на дядю горбатится чтоли? Они выбрали свою дорогу, уважуха..

– А теперь, смотри, – начинаю потихоньку закипать я, – у тебя мама есть?

Тот кивает головой.

– Воот, – продолжаю я, – она не блатная, она всю жизнь ебашила, чтобы сыночка своего одеть, обуть, да накормить посытнее. Вот идет она уебанная с работы, еле ноги тащит, думает как бы сыночку, кровинушке своей передачку замастырить, а ее по головенке тюк и забрали все, да спустили, на бухло, блядей и наркоту. А че, им же уважуха, они, блядь, рыцари с большой дороги!..

– Да я не в этом плане… – начал этот уродец.

– Заткнись, сученок и слушай! – уже окончательно зверею я, – маму ты любишь, песенки Круга любишь (как же, мама мамочка). Да никого ты, мразь, не любишь! Себя только! А маме пишешь – "Принеси, Купи, Достань!" И тебе похуй, что матери лекарства нужны, что в нее соседи пальцем тыкают, маму он, блядь, любит… Романтик нашелся!

– Да я это… – Король даже побледнел.

– Хули Это?! – выдаю ему я, – Хочешь быть блатным? Пиздуй! Только вот что уяснить надо, когда ты на обоссаном матрасе будешь подыхать от передоза или паленки, в компании таких же синих дебилов, вспомни, вспомни, сука, сегодняшний день. Ты – мразь малолетняя, не тебе осуждать мужиков, которые сели! Это – их жизнь! Ты на себя посмотри, шестерня тупорогая, мы думаешь не знаем, что блатным стучишь? Знаем, еще как знаем. А почему мы тебя не ебнули знаешь?

Тот бледный, как мел, молчал.

– Да потому что нам насрать на таких, как ты! Тебя свои же на кукан насадят, просто так от скуки, как молодое мясо, а подвести тебе хуй к носу это как два пальца обоссать, ты меня понял? Иди!..

Я оглядываюсь и вижу, что большая часть народа в камере стоят, сидят ли, но слушают внимательно. Выдерживая паузу, я заканчиваю, – Все мужики, живем как жили, остальное приложится…ТЮРЬМА.

Дальше – больше. Как говорится, если удастся блатоту подвинуть, то хорошо, нет – придется идти на крайние меры. Основная масса сидельцев мечтает об УДО, это то и понятно, на зонах работы нет, поэтому крутятся кто на ширпотребе, кто как. Спасибо Москве, присылает к нам мажориков или уж совсем счастьем одарит в лице бывшего министра…

– На прогулку идем? – голос от тормозов.

– Идем идем, откликнулось сразу несколько мужиков с нашей хаты.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное