Нефритовая лошадь Пржевальского

– Совершенно с вами согласен, Тимофей Иванович! – горячо поддержал его Пржевальский. – В Петербурге да и вообще в городах жизнь изуродована цивилизацией. Там все гадкие инстинкты человека изукрашены, жизнь изуродована. Трудно жить в обществе человеку с душой и сердцем!

– Это вам-то трудно, Николай Михайлович?! – усмехнулся Плескачевский. – Вы и правительством обласканы, и ученым миром, и ближайшим окружением. Вас англичане вон с Гумбольдтом сравнивают, ставят выше Стэнли и Ливингстона… Что ж вам еще надо? Вас в любом обществе с почетом примут. Любая невеста за честь сочтет ваше внимание… У вас никаких забот не может быть!

Генерал вздрогнул. То, что этот несимпатичный ему и не любящий его человек повторил в точности слова, сказанные намедни Ксенией, его поразило. Она тогда сказала «Что у вас, семья?! У вас никаких забот не может быть». О, какие тяжелые заботы он нес в своем сердце сегодня. Неужели Плескачевский догадывается? И, пораженный совпадением, ответил он этому щеголю правду – сказал то, что чувствовал, о чем думал…

– Разве радует орла золотая клетка? Я в вашем цивилизованном обществе, как рыба на берегу… Мне кирпичный чай с дзамбой, на аргале согретый, вкуснее заморских яств! У вас в цивилизованном обществе на грош дела, на рубль суматохи. Все безнравственно в городах: порок и проходимство правят всем, прячась под благородную личину. Нет уж, спасибо за такую жизнь; а не променяю я ни на что в мире свою золотую волю! – Он сделал паузу. Вот здесь и остановиться бы ему! Но, увлеченный, он продолжил говорить то, о чем думал эти дни неотступно: – Все эти богатства да удобства мне блага не принесут. Бродяге всегда противен оседлый быт. А что до невест – вы и это упомянули, Аркадий Владимирович, – так моя профессия не позволяет мне жениться. Что ж: я уйду в экспедицию, а жена будет плакать…

Он резко оборвал себя. Все присутствующие притихли, опасаясь задеть вспыльчивого генерала. К мизантропическим высказываниям Николая Михайловича в Петровском уже привыкли, однако обычно он не позволял себе выступать так резко.

Плескачевский – это было видно – остался его речью чрезвычайно доволен; именно на подобную филиппику он намеревался генерала вызвать, ему задуманное удалось. Пыльцов, хорошо знавший взгляды товарища, лишь усмехнулся. Раньше, впрочем, Пржевальский их только в узком кругу родственников и самых близких друзей высказывал. Сводная сестра Александра, тоже неоднократно слышавшая подобные речи, попыталась эффект сгладить: