Нефритовая лошадь Пржевальского

На третий день после прибытия в Каракол Пржевальский с Робровским и тремя казаками поехал в Пишпек (теперь Бишкек) закупать верблюдов. Заодно получили почту, что пришла им вдогонку. Николая Михайловича, помимо нескольких официальных депеш, ожидало письмо от Пыльцова. Сразу посмотреть не успел, потому что ездили в Верный – нужно было обменять русские деньги на китайские. Вернулись поздно, уже ночью, и Пржевальский с интересом, но и со значительной долей отстраненности начал письмо Пыльцова читать.

Старинный друг и родственник писал про охоту, описывал похороны Макарьевны… Потом перешел к своим семейным обстоятельствам, стал рассказывать о поездках с женой к соседям. И вдруг… «были раза два у Петровских. Марья Тимофеевна наконец-то обручилась с Плескачевским. Все этого, как ты помнишь, давно ждали… Шурочка говорит, что это для Мари хорошая партия. Я тоже так думаю. Аркадий, конечно, звезд с неба не хватает, однако имение содержит в порядке, имеет прекрасную репутацию среди смоленского чиновничества, а главное – спокойный, уравновешенный человек. О Мари не говорю, ты ее знаешь – у нее и ума, и сердца на двоих достанет. Свадьба в октябре».

Он прочитал раз, потом другой… «Свадьба в октябре». Посмотрел дату – письмо написано почти месяц назад, да, собственно, какая разница? Огромная луна светила в окно – что-то она ему напоминала… Ах да, тогда тоже «луной был полон сад…».

– Робровский, пошли на охоту! – закричал он. – Там в долине реки Чу фазанов полно!

Почти сразу и выехали, уже начало светать. Река Чу, со светлыми медленными водами, проходила здесь по низменной болотистой местности, а фазаны любят влажную почву, их там действительно много водилось. Пржевальский гонялся за ними с остервенением, устал безумно (но он этого и добивался), сильно вспотел. Он хотел прогнать свое воспоминание: раскрытый рояль, ночь, луна… А в ушах звучала песня:

…И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь,
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной…

Несколько раз в этот день, нарушая собственный приказ, он пил сырую воду из светлой реки Чу…

Нынешней зимой среди киргизов, живших в верховьях реки, свирепствовала эпидемия брюшного тифа, и пить сырую воду членам своего отряда он категорически запрещал. Сам, разумеется, тоже не пил. Раньше… Мало ли какая там зараза? Но в тот день он метался, как раненый волк, и то и дело пил, зачерпывая горстью, отравленную воду речки Чу.