Нефритовая орхидея императрицы Цыси

Если он останется дома, мать все равно не отвяжется, а с Володькой можно хоть душу отвести. Ленину работу мама не одобряла, а потому он старался поменьше о ней рассказывать. Володька — другое дело. Мать мечтала, чтобы Леонид по примеру старшего брата пошел на завод, поступил в институт и стал инженером, или учителем, или еще кем-нибудь, но только не милиционером. Не было ей дела до призыва комсомола, зато она очень волновалась, когда Леня поздно возвращался с работы или когда по городу ходили слухи о вооруженных бандитах, грабивших по ночам мирных граждан.

— Вы на пустыре за двадцать третьим домом играть собираетесь? — спросил он у брата, поднимаясь из-за стола.

— Ясное дело. Ты только спортсменки обуй, будешь за Яшку Стрельцова играть, он вчера ногу вывихнул.

Мать еще ворчала, когда оба брата, высокие, широкоплечие, в спортивных трусах, поспешили покинуть комнату.

— Агафья Кузьминична, вы давно и хорошо знаете семью Павловых, можно сказать, стали в их доме своей. — У майора Остапенко всегда шевелились и подрагивали усы, когда он вот так откровенно льстил свидетелям. — Неужели у Анны Григорьевны, такой молодой и красивой женщины, не было увлечений? Все же, согласитесь, Иван Дмитриевич для нее староват.

— Да бог с вами!

Сегодня Агафья Кузьминична была бодра и спокойна. И хотя платье на ней надето было темное по случаю траура, сама она выглядела румяной и свежей, и это несмотря на то, что весь вечер отмывала кровь в гостиной у Павловых. А как не помочь людям? Такое горе.

— Вы, видать, Анну Григорьевну совсем не знали. Она, товарищ майор, не какая-нибудь там вертихвостка, женщина серьезная. И мужа любила, и глупостей себе никаких не позволяла. Отдыхать всегда вместе ездили, в театр или там в ресторан тоже. Уж сколько раз, помню, было в театр соберутся, Анна Григорьевна нарядная сидит и мужа ждет, а Иван Дмитрич с работы звонит, мол, не могу, задерживаюсь, позови подругу. А она — ни-ни. Или билеты кому подарит, или просто бросит, пусть пропадают. А сама дома сидит. Вот как!

Какой видный мужчина этот дознаватель, и похоже, что не женат. Ее бы Галине такого, а то связалась со Степкой, третий год хороводятся, а свадьбой и не пахнет. И то сказать, зачем ему такой хомут на шею вешать? Двое детей — не фунт изюму. А у него всего второй разряд, и другого не предвидится, прямо скажем, не стахановец.

— Агафья Кузьминична, — оторвал ее от житейских дум дознаватель. — А может, старая какая история была, до Ивана Дмитриевича. Знаете, как бывает: затаил человек обиду, а спустя много лет поквитался?

— Старая была. — Она солидно кивнула. — Мне мать ее говорила, что был у Анны Григорьевны по молодости жених, учились они вместе, что ли. Как война началась, он на фронт ушел. Она его, понятно, ждала. А он в начале сорок третьего без вести пропал. Но Анна-то в его гибель не верила, ждала. Аж до сорок седьмого года ждала. Уже потом в сорок седьмом замуж за Иван Дмитриевича вышла — по любви вышла, не по расчету. Его первая-то жена в эвакуации от тифа скончалась или другой какой болезни. А детей у него с той первой и вовсе не было.

— А как жених, который без вести пропал?

Майор почувствовал, что запахло жареным.

— А жених возьми и объявись, месяца не прошло, как они поженились, — хлопнула себя по коленке Агафья Кузьминична. — Вот поди ж ты, не раньше, не позже.

— Что же с ним было?

— Контузия, говорил, тяжелая и ранение. Сперва память и речь отшибло, потом восстанавливался, потом писать не хотел, чтобы инвалидом на ее шее не остаться. А тут нате вам, выздоровел. Заявился прямо к ним домой и при Иване Дмитриевиче говорит, я, мол, тебя прощаю, собирай вещи, пойдем. Но Анна Григорьевна отказалась, сказала, что уже поздно, что мужа любит. Тот, конечно, сперва не поверил, уговаривал, а только Анна Григорьевна ни в какую. А потом всю ночь проревела. Но скандала не было. Все тихо, прилично — ушел и больше не появлялся.

— Вы уверены, что не появлялся? — прищурил глаз майор Остапенко.

— Не, не было. Я бы знала. Ада Карловна бы не пропустила, эта всегда на посту. Старая, одинокая, делать ей нечего, вот и торчит у дверного глазка. А узнала бы — тут же на весь дом бы растрезвонила, уж будь спокоен.

— Ясно. А кто же тогда Павлову зарезал? — просто спросил майор.

— А вот это, милок, твоя печаль. Тебе разбираться, — развела руками Агафья.

— Моя, — согласился майор и со вздохом подписал свидетельнице пропуск. — Вы, гражданка Тетерина, из города пока не уезжайте.

— А куда мне уезжать? Дач у нас нет, на море не ездим, на месте сидим, — поднялась на ноги Агафья Кузьминична. — До свиданьица.

— Что, Леонид? Какие мысли, идеи?

Стоило двери за Тетериной захлопнуться, как майор встал из-за стола и подошел к окну глотнуть воздух.

— Не знаю. Может, у нее на работе неприятности были? — предположил лейтенант Мостовой за неимением лучших идей.

— На работе? У корректора в газете? Запятую забыла поставить? Или «о» на «а» не исправила? Это в прежние времена за это посадить могли, а сейчас… Хотя, конечно, проверить надо, Коромыслов этим уже занимается. Но все это как-то плоско, без полета.