Нефритовая орхидея императрицы Цыси

Бедный Китай! Несчастная Поднебесная империя, униженная иностранными варварами, раздираемая внутренними бунтами, полуголодная, запутавшаяся, сбившаяся со своего пути. Паровозы, ружья, векселя и расписки, контрабанда опиумом — что хорошего пришло в Китай с французами и англичанами? Чем придется заплатить за разорение и смущение умов?

Откуда-то из передней повозки до Цыси донеслось хныканье Цзайчуня. Как только у Цыань хватает терпения слышать это бесконечное нытье и без конца отвлекать его от капризов? Цыси бы не выдержала, она и так уже на грани нервного срыва. Будь они во дворце, ее служанкам пришлось бы несладко. А повозка все тряслась и тряслась, и конца этому пути не было.

Преодолев без малого двести километров к северо-востоку от Пекина, императорский двор вышел за Великую Китайскую стену и прибыл в Жэхэ, императорский охотничий домик на краю монгольских степей. Еще в пути их настигло известие, что варвары-европейцы ворвались в Старый летний дворец и полностью разорили его. Драгоценная жемчужина китайского искусства, дворец, которым гордилась империя, пал от рук вандалов.

Его начали строить сто лет назад, и все это столетие достраивали, добиваясь совершенства. Дворец был задуман на европейский манер — проект разрабатывали иезуиты Джузеппе Кастильоне и Мишель Бенуа, которых нанял Цяньлун Прекрасный. Рядом с главным дворцом возвели десятки других в китайском, тибетском и монгольском стилях. Разнообразие природы империи нашло отражение в планировке ландшафтных садов. Цыси влюбилась в это чудо, сотворенное руками человека, в тот же день, когда увидела его.

В самом дворце о китайской утонченности и мудрости напоминали сцены из великих поэм. Воспетый любимым поэтом Цыси Ли Баем водопад низвергался в пруд, выложенный камнями. Сила потоков была рассчитана так, чтобы при ударе о камень вода рождала музыку. Когда солнце занимало на небосклоне строго определенное место, над водопадом появлялась радуга, совпадающая по кривизне с аркой моста, который вел к пруду. Любимым занятием придворных в свободное время было наслаждаться видом этой радуги и музыкой водных струй. В этом дворце удовольствия, в окружении бесценных сокровищ и великого искусства, невозможно было не думать о высоком.

Но французским и английским солдатам и офицерам высокое было чуждо. Они ринулись грабить дворец с остервенением, круша, руша и ломая все, что нельзя было унести целиком, расталкивая по карманам и ранцам великое искусство, в котором они не видели ничего, кроме куска золота или нефрита.

Цыси рыдала. Но настоящее потрясение она испытала, когда до них дошла весть о том, что 19 сентября дворец был подожжен по приказу английского командования. Пламя полыхало несколько дней, дым окутал половину Пекина, так что люди в спешке выезжали из города. Сгорело более двухсот дворцовых построек — беседок, пагод, храмов, оранжерей, мостов. Все, что было дорого сердцу Цыси, уничтожено. Император был безутешен. Весь двор пребывал в смятении — поверить в такое безжалостное уничтожение красоты было невозможно. Горевал не только двор — весь Пекин, весь Китай так и не смог оправиться от этой потери.

Охотничий домик, приютивший их на время, размерами не уступал Старому летнему дворцу. Император Канси, построивший его в 1703 году, слыл великим охотником — однажды за одну только неделю он убил восемь тигров. Вечерами императоры со свитой жгли костры, чтобы зажарить добычу. В свете пламени пили вино и пели песни, на берегу озера устраивали состязания борцов, а на воде соревновались в гребле.

Цыси не доводилось бывать здесь раньше. Ее мужа влекли другие забавы, так что сюда они попали только в качестве беглецов.

Когда-то в юности она любила вольные просторы монгольских степей. Сейчас же, глядя на суровый северный пейзаж, она еще острее сознавала собственную утрату, и горькие слезы лились из ее прекрасных глаз.

Пришельцы с Запада безнаказанно хозяйничали в стране. Южные провинции были захвачены тайпинами, уже объявившими о создании нового государства. По дорогам Китая брели толпы беженцев, но Цыси горевала только об утрате Старого летнего дворца. Она всегда любила его больше, чем Запретный город. Там она чувствовала себя свободнее, счастливее.

Да, она будет помнить его таким, как в те сентябрьские дни 1860 года, когда покидала его. Конец лета и начало осени в Пекине — самое благодатное время: солнце уже не печет, морозы еще не наступили, и песчаные бури северо-восточной пустыни не терзают город, как это бывает весной. Незадолго до высадки европейских союзников император Сяньфэн отпраздновал тридцатый день рождения. Торжества продолжались четыре дня и увенчались, разумеется, оперой. Огромную, в три яруса, сцену соорудили прямо на берегу озера. Цыси вместе с повелителем наблюдала за представлением из беседки во внутреннем дворе. Легкий ветер подхватывал музыку вместе с ароматами цветов. Это видение и это празднество будут преследовать ее всю жизнь — она знала это твердо.