Нефть!

Молодая девушка недолго довольствовалась их уединенными прогулками на берегу моря при свете месяца, молчаливого свидетеля их тайны. Она любила свет залитых электричеством залов, ей нравилась возможность безудержно тратить отцовское богатство, которое досталось так легко. И она отправлялась с Банни в Энджел-Сити, в один из самых модных дорогих отелей, где в громадных столовых, убранных с чисто дворцовой роскошью, гремели джаз-оркестры и толпы кутил всяких возрастов придирались к каждому случаю, чтобы организовать шумные пиршества. Все залы были декорированы флагами союзных наций, всюду мелькали мундиры военных. И все это олицетворяло для Эвники войну. Ужинать в залитой огнями комнате под звуки оркестра, вставать, когда ей играет «Усыпанное звездами знамя»[9], а потом танцевать, танцевать всю ночь под звуки «Целуй меня, мой миленький, целуй!». Она была необыкновенно агрессивной маленькой танцоркой и так крепко прижималась во время танцев к своему кавалеру, что казалось, что оба были вылеплены из одного куска. Банни считал, что вести себя так на публике было не очень-то пристойно, но это было вполне в духе времени, и никто из присутствовавших не обращал на них никакого внимания, особенно после ужина, когда выпитое вино давало себя чувствовать.

Нелегко было оторвать Эвнику от этого так нравившегося ей возбуждения. Она ни за что не соглашалась покидать танцевальный зал, даже когда чувствовала себя до последней степени усталой. Банни приходилось ее насильно уводить, почти уносить ее из отеля, и, едва очутившись в автомобиле, она засыпала на его плече, и он сам делал невероятные усилия, чтобы тоже не заснуть. Один из членов их кружка на всю жизнь остался с перебитой переносицей, потому что, задремав, со страшной силой ткнулся носом в рулевое колесо, а другой просидел десять дней в тюрьме за то, что, когда был остановлен полицейским за беспорядочную езду, этот последний почувствовал в его дыхании запах ликера. И с тех пор было принято за правило, чтобы все те, кто правил автомобилями, пили исключительно один только джин, – и это не потому, чтобы джином нельзя было допиться допьяна, но потому, что этот напиток не оставлял после себя во рту никакого запаха.

Настало время, когда Эвника решила, что возвращаться домой в Бич-Сити после таких вечеров, делать ночью всю эту длинную дорогу было чересчур глупо. Она нашла в Энджел-Сити отель, где никто не препятствовал вам зарегистрироваться как мистер и миссис Смит из Сан-Франциско и никто не задавал вам никаких вопросов. Вы платили за номер заранее, а рано утром каждый возвращался к себе домой, и все оставалось шито-крыто. Своим домашним вы говорили, что провели ночь у своей подруги, и никто не проверял ваших показаний, боясь узнать то, чего знать не хотелось.

Все это сильно изменило обычное течение жизни Банни и не замедлило наложить отпечаток и на его внешность. Щеки его побледнели, усталое выражение появилось в лице, и мистер Росс не мог этого не заметить, а заметив, не мог не сказать: «Ты дуришь, сынок. Этим поздним возвращениям должен быть положен конец!» После этого Банни пробовал несколько раз отказываться от танцевальных вечеров, но каждый раз Эвника при первом его слове бросалась ему на шею и, рыдая, прижималась к нему так крепко и страстно, что у него пресекалось дыхание и он весь был полон ею: сладкими, одуряющими духами, которые она всегда употребляла, прикосновением ее шелковистых, плотно облегающих тканей, ее жгучими быстрыми, непрерывными поцелуями… И в то время как он заставлял себя убеждать ее и настаивать на своем решении, голова у него шла кругом…

Порой ко всем другим его ощущениям примешивалось еще острое чувство неловкости, замешательства. Это бывало всякий раз, когда подобные сцены происходили в гостиной Хойт и нередко в присутствии одного или обоих хозяев дома. Но что они могли поделать? Они вырастили это молодое своевольное существо, избаловали его, предоставив в его распоряжение с полдюжины слуг, исполнявших каждое желание, каждый каприз своей госпожи. Ей никогда ни в чем не было отказа. И вот теперь ей нужен был ее любовник, и миссис Хойт ничего другого не находила сказать, как только: «Не будьте же таким жестокосердным, Банни!» Казалось, что она искренно обвиняла Банни за его неуступчивость, приводившую Эвнику в это, не свойственное ей, недовольное настроение духа, принимавшее подчас такие резкие формы.

Что же касается самого Томми, то всякий раз, когда ему приходилось случайно войти в комнату во время такого «неприятного разговора», на его розовом моложавом лице появлялось испуганное выражение, и он поспешно поворачивался и направлялся к дверям. С него было достаточно своих забот этого же рода. Вполне достаточно! Встретившись однажды, вскоре после одной из подобных сцен, с Банни, он высказал ему свою точку зрения на этот предмет следующей много говорящей фразой: «Нормальная женщина – это то чудо, которого не существует на свете!»

VI