Нефть!

Чарли его дразнил, а остальная компания гоготала. Но на следующий день Банни мог убедиться в том, что для всей молодежи совершенно достаточно каких-нибудь десяти-двенадцати часов, чтобы вполне освоиться со всеми забавами и тотчас же затем начать скучать. Он продолжал проводить все время с миссис Норман – катался с ней, танцевал, играл в гольф, в то время как Чарли проделывал все это с Берти, и из этих четырех действующих лиц трое были вполне довольны своей судьбой.

X

Однажды вечером Банни рано ушел в свою каюту. В этот день с почты привезли журналы, которые очень заинтересовали молодого нефтепромышленника, и он решил уйти от танцев и заняться чтением. Удобно устроившись на своей великолепной золоченой кровати с розовыми шелковыми, украшенными ручными вышивками подушками, он зажег стоявшую на столике у изголовья тяжелую, накладного золота лампу и углубился в чтение заинтересовавшей его статьи; она не замедлила перенести его далеко за пределы побережья Тихого океана, туда, в холодную Россию, в те голодные места, где по дорогам валялись трупы несчастных, а оттуда – в Венгрию, где низвергали социальную революцию простым путем избиения поголовно всех, кто в нее верил, употребляя для этого снаряды, сделанные в Америке и купленные на деньги, данные Америкой взаймы. Банни так углубился в чтение всех этих ужасов, что совершенно не слышал, как его дверь тихонько открылась, как кто-то вошел к нему в каюту и так же неслышно повернул ключ в замке. Прошло несколько мгновений, и до него донесся нежный, сладкий аромат. Он бросил читать и оглянулся. Около его постели стояло видение в пурпурном кимоно, вышитом золотистыми цветами. С робким выражением в лице видение умоляющим жестом сложило руки и прошептало чуть слышным голосом:

– Банни, можно мне с вами немножко поболтать?

Разумеется, Банни сказал, что можно, и видение опустилось на колени на мягкий ковер около кровати, тихонько коснулось рукой его руки и дрожащим от волнения голосом прошептало:

– Банни, я так одинока и так несчастна! Я не знаю, понимаете ли вы, что значит для женщины быть такой одинокой, но вы – первый человек за долгое-долгое время, к которому я чувствую доверие. Я знаю, что я не должна была бы так приходить сюда, но мне так много нужно вам сказать… И почему мужчине и женщине нельзя быть друг с другом вполне откровенными?

Банни этого не знал, и она решила быть с ним вполне откровенной. Сущность же этой откровенности заключалась в том, что она сказала ему, что мечта о любви снова закралась в ее душу, – в душу той, которую жизнь совсем сбила с толку. Он не должен думать о ней как о пустой, легкомысленной особе, – она всегда была честной женщиной… Слезы навернулись у нее на глазах, когда она произносила эти слова. Да, он не должен был, он не имел права ее презирать! Но ей так хотелось быть счастливой, и на свете было так мало людей, которых можно было любить…

– Банни, – сказала она, – скажите мне, вы сейчас не влюблены ни в какую другую женщину? Нет?

С его стороны было бы, может быть, добрее сказать ей, что он любил, что он не был свободен, но дело в том, что подобного рода случая в его жизни ни разу еще не было, он не был к нему подготовлен и потому сказал то, что было на самом деле, – сказал правду. И все ее лицо осветилось сияющей улыбкой. Она радостно засмеялась сквозь слезы и дрогнувшим от волнения голосом прошептала:

– Я не должна была плакать. Слезы делают женщину такой некрасивой!.. Банни, позвольте мне потушить лампу…

С этими словами она потянула за тоненькую золотую цепочку и в ту же минуту перестала быть некрасивой и вся превратилась в одно благоухание.

– Банни, – еще тише прошептала она, – скажите, полюбите ли вы меня хоть немножко?

В конце концов ему все-таки пришлось сказать то, что он должен был сказать.

– Миссис Норман… – начал было он.

Но она прервала его:

– Не миссис Норман – Тельма!

– Тельма… – пробормотал он и запнулся. – Я… я совсем не думал…

– Знаю, Банни, знаю… Я старше вас… Но взгляните на всех этих людей, которые меня окружают: до чего все они пусты! Я так, так искренно полюбила вас и сделаю для вас все-все на свете!