Нефть!

Доктор приехал и констатировал сотрясение мозга. Был нанесен тяжелый удар в основание черепа. Может быть, Пол сначала получил удар в глаз, упал и, падая, сильно ударился обо что-нибудь затылком; а может быть, он был сшиблен с ног ударом по голове и, падая, поранил себе глаз. Требовался прежде всего снимок, а потому Пола в бессознательном состоянии отвезли в ту лабораторию, где эти снимки производились. И по получении снимка доктор показал Банни и Рашели трещину в основании черепа, которая шла к ушной кости. Операцию в таком месте делать было нельзя. Весь вопрос был в том, насколько сильно был затронут мозг, а это должно было выяснить время. Теперь же надо было только предоставить больному полный покой.

В городе был довольно хороший частный госпиталь, и часу не прошло, как Пол лежал в кровати с перевязанным глазом. Банни и Рашель сидели у его изголовья. Банни молчал, и Рашель со свойственной женщинам чуткостью читала его мысли.

– Мой дорогой, – прошептала она, – ведь не можешь же ты упрекнуть себя в том, что случилось? Если бы ты кинулся туда с голыми руками, то и тебе проломили бы череп, а помочь ему тебе все равно не удалось бы.

Да, он это знал, он ничего не мог бы сделать. Но для чего, о, для чего все это случилось именно с Полом – самым лучшим человеком, которого Банни только знал! И он продолжал сидеть молча, с испуганным, страшным лицом, с остановившимся взглядом.

Впереди предстояла еще другая пытка. О ней напомнила Рашель.

– Надо пойти сказать Руфи.

И она предложила сделать это за него, чтобы избавить его от новых тяжелых переживаний. Она позвонила своему старшему брату, Якову, – он оказался дома, – и велела ему взять скорее такси, поехать за Руфью и привезти ее в госпиталь Бич-Сити.

Час спустя Руфь бегом поднималась по лестнице. Лицо ее представляло собой маску безумного ужаса.

– Боже мой! Как он? Как он?

Войдя в комнату и увидав Пола, она остановилась как вкопанная.

– Что? Что?.. – И, когда он ей сказал, она воскликнула: – Но жить-то он будет?..

Не сводя с него глаз, она стала медленно приближаться к постели. Она протянула было к нему руки, но тотчас же их опустила: его нельзя было касаться. Но руки опять, точно сами собой, потянулись к нему. И одновременно колени ее подогнулись, она упала на пол, закрыла лицо руками и беззвучно, мучительно зарыдала. И рыдала долго-долго.

Ее старались успокоить, но она не отдавала себе отчета ни в том, что ей говорили, ни в том, кто был около нее. Она была одна в этом страшном, черном коридоре печали. Банни смотрел на нее, и слезы текли по его щекам. «Было неестественно, чтобы сестра так относилась к брату», – говорила когда-то Ви, но Банни понимал чувство Руфи. Он мысленно перенесся туда, на холмы Парадиза, тогда еще так мало населенные, и видел Руфь еще маленькой девочкой. Для нее ее брат был единственной опорой в этой семье фанатиков, где отец постоянно бил ее за то, что она осмеливалась думать не так, как он. Она уже тогда смотрела на брата как на необыкновенного человека и с каждым годом убеждалась в этом все больше и больше. Вся ее жизнь была отголоском его жизни. Все, что она знала, – она узнала от него… И вот сейчас он лежал перед ней без сознания, жертва наглого негодяя, проломившего ему череп тяжелым железным болтом.

VII

Время было далеко за полночь, и Рашель думала о том, чтобы увезти Банни домой. Больше в данную минуту им уже нечего было делать ни для Пола, ни для его сестры. Неподалеку от госпиталя был маленький отель; они возьмут там комнату, а сестра милосердия немедленно даст им знать, если будет какая-нибудь перемена. И Банни согласился на убедительные увещания Рашели. Он знал, что в его собственной преданности Полу было тоже что-то неестественное, – в этом его полном подчинении своих мыслей мыслям Пола, в этом его тщательном сохранении в памяти каждого малейшего слова, сказанного Полом. Об этом говорили ему и Берти, и Ви, и вот теперь Рашель.