Неизданная проза Геннадия Алексеева

– Да-да, – ответила она поспешно, – у нас еще нет своего прибежища, нас здесь приютили на время добрые люди. Меня зовут Таня, – добавила она и протянула мне руку. – Ваша поэма нам очень, очень, очень понравилась, – сказала Таня, – сейчас с ней знакомятся члены редколлегии. Я уверена, что они ее одобрят и к концу года она будет напечатана. Расскажите, кто вы, откуда вы, давно ли пишете.

Я все рассказал, стараясь быть кратким.

– Нашему журналу нужны новые талантливые авторы, – сказала Таня, – наш новый журнал должен иметь свое, новое лицо. Вы нам вполне подходите, вы как раз то, что нам надо. По правде говоря, ваша поэма меня озадачила. В ней ведь многое банально – банален сюжет, банален исторический фон, банален словесный материал. Но впечатление такое… черт знает какое впечатление! Как это вы ухитрились этакое написать? Вы, пожалуйста, не зазнавайтесь, ничего подобного в русской поэзии еще не было!

– Да полно, – сказал я, краснея от удовольствия, – поэма как поэма. Неплохая, конечно поэма, она и самому мне нравится. Но насчет русской поэзии – это уж слишком!

При этом я подумал: «А что если она права?»

От этой мысли пот выступил у меня на лбу и за ушами.

Выйдя на улицу, я вытащил из кармана брюк носовой платок, тщательно вытер лоб и шею и долго стоял неподвижно, тупо уставившись на вершины деревьев соседнего сквера. Там и сям на них чернели большие грачиные гнезда, давно покинутые их обитателями по случаю зимнего сезона.

«Отчего грачи улетают в Африку, а вороны – нет?» – подумал я почему-то и пошел по заснеженной улице, перспектива которой уже терялась в вечерних сумерках.

Через месяц я позвонил Тане.

– Я вас поздравляю! – сказала она. – Вся редколлегия – за. Один Н. против. Но этого и следовало ожидать. Было бы даже обидно, если бы он был за. Короче – поэма пойдет в десятом номере.

Прошло еще два месяца.

Я сидел на старом кожаном диване в той же комнатушке, в которой познакомился с Таней, и читал корректуру своей поэмы. Я был спокоен. Ничто во мне не трепетало, руки не дрожали, глаза не слезились, мурашки по спине не бегали, и ни малейшей слабости в коленях я не ощущал. «Как быстро привыкаешь к успеху! – думал я с приятным удивлением. – Кажется, я становлюсь профессиональным литератором. Не так уж сложно, оказывается, напечатать поэму, даже если ты еще не слишком известен. Просто поэма должна быть незаурядной, только и всего».

Проходил сентябрь, приближался октябрь.

«Ну как там твоя поэма? – спрашивали меня знакомые. – Ты уж нас не забудь, подари экземплярчик. Журнал-то небось не купить будет. Весь город знает о твоей поэме».

– Ну ладно, хватит издеваться! – отвечал я добродушно и глотал сладкую слюну, обильно выделявшуюся из слюнных желез от предвкушения близкого счастья.

В один из первых дней октября позвонила Таня. Голос у неё был какой-то странноватый. То ли она простудилась, то ли нарочно говорила невнятно.

– Погромче, – сказал я, – ни черта не слышу!

– Чепе! – сказала Таня мне в ухо оглушительным, зловещим шепотом. – Только ты пока – никому, понимаешь?

– Не понимаю, – ответил я чистосердечно.

– Выбросили! – прохрипела Таня.

– Кого выбросили? Откуда выбросили? – спросил я, но во рту сразу стало сухо, и под ложечкой защемило.

– Поэму твою выбросили! И рассыпали набор. Приезжай, разговор не телефонный!

«Сплю! – подумал я. – Когда это я успел заснуть? Вечно снится какая-то чушь!» Я ущипнул себя за локоть, но это не помогло. Стало очевидно, что я бодрствую.

Таня была в страшном возбуждении. Глаза у нее горели. На щеках выступил яркий румянец.

– Понимаешь, говорила она, – у нас это первый случай. Ты можешь гордиться! Сказали, что в поэме искажен смысл известных событий, что краски слишком сгущены, что все чрезмерно трагично. Еще сказали, что это только видимость правды, а сама правда вовсе не такая, и ее ты не разглядел.

– А кто они? – спросил я простодушно.

– Не прикидывайся кретином! – сказала Таня. – И не огорчайся, – добавила она. – Будем бороться! Вся редакция тебе сочувствует. Все говорят, что поэму надо напечатать любой ценой. Конечно, придется кое-что поправить, чем-то пожертвовать. Вообще-то в этих замечаниях есть доля правды. Что ни говори, излишним оптимизмом твое творение не страдает. Были же люди, которые не просто тихо умирали, а боролись за жизнь и другим помогали выжить. У тебя крайний случай, на этом и погорел.

– Погорел? – переспросил я.

– А разве нет? – спросила Таня. – И журнал, конечно, тоже погорел. И я с тобой погорела – на мне тоже ответственность была.

– Сколько погорельцев сразу. А огня не видно. Да и дымом не пахло, – сказал я, вдруг развеселившись.

– Ты молодчина! – сказала Таня, хлопнув меня по плечу. – Люблю мужиков, которые не хнычут и не теряют чувства юмора! Главное – не вешать нос! Через годик мы ее все же напечатаем, вот увидишь! Это даже хорошо, что так вышло. Мы ее получше отредактируем. Будет как конфетка – комар носа не подточит.

Домой я пошел пешком. Мне не захотелось воспользоваться услужливым общественным транспортом. И почему-то меня все время толкали прохожие.