Неизданная проза Геннадия Алексеева

«Пусть читателя не смущает необычный стиль этого произведения… мир возвышенных чувств… просветленный трагизм… лицо нашего сложного, трудного века… пожелаем автору…»

Целый месяц я носил в кармане аккуратно сложенную газетную страницу со своей поэмой. Не для того, чтобы, хвастаясь, всем ее показывать, и не потому, что я боялся – вдруг она потеряется? Просто мне было приятно всегда иметь ее при себе. Она лежала во внутреннем кармане пиджака, и я ощущал исходившее от неё тепло, постоянно напоминавшее о моем успехе.

Однажды я встретил в трамвае Кольку Крюкина. Когда-то, давным-давно, мы сидели с ним на одной парте и были закадычными друзьями. Раздружились мы после выпускных экзаменов. Я получил серебряную медаль, а Крюкин не получил ничего. Он обиделся и стал недвусмысленно намекать на то, что мне отдали ту самую медаль, которая предназначалась ему, Кольке Крюкину, ибо он был по-настоящему способным учеником, а я всего лишь зубрилой. Тогда я тоже обиделся, и наша дружба кончилась.

После я изредка встречал Кольку. Он преуспевал, учась в институте, и далее у него все было хорошо – аспирантура, блестящая защита, ученая степень, ученое звание, удобное место на солидной кафедре, всесоюзные конференции, заграничные командировки и наконец докторантура. Крюкин растолстел. Морда у него округлилась, а глаза уменьшились. Жесты стали плавными и величавыми, и вместо невзрачной кепчонки он носил теперь дорогую импортную шляпу с яркой полосатой ленточкой. «Ну как?» – спрашивал меня Колька при встрече и довольно противно ухмылялся. «Все так же», – отвечал я, и мы прощались.

На сей раз Колька почему-то не задал мне свой типовой вопрос, и на его лице было необычное выражение, слегка напоминавшее растерянность. «Докторскую завалил!» – подумал я с искренним сочувствием.

Но Крюкин вдруг сказал:

– А ты, между прочим, скрытный! Пишешь, оказывается, стишки, даже печатаешь их и помалкиваешь. Прочитал я твой опус в газете. Ничего себе. Очень даже ничего. Поздравляю!

– Спасибо, – ответил я, – очень тронут.

– Зашел бы! – продолжал Крюкин. – Познакомлю тебя с женой и сыном. Кстати, жена без ума от твоей поэмы. Говорит, что ты гений.

– Конечно, зайду! – ответил я с готовностью и вышел на своей остановке.

Через полгода я послал поэму в один из столичных журналов. Вскоре рукопись мне вернули. В письме некий неизвестный мне дотоле литератор написал, что мое творчество сплошь состоит из штампов, что в поэме нет и намека на дыхание жизни – все в ней придумано, все противоестественно, к тому же она и без рифмы, что противоречит национальной традиции.

Оскорбленный до глубины души я поклялся себе никуда не посылать больше поэму и никому ее не читать.

Спустя три года в городе появился новый журнал. «А не попробовать ли еще разок? – подумал я. – Журнал только что родился, люди в нем небось свежие, не обремененные предрассудками. Надо рискнуть!»

Сам я в редакцию не пошел, а отправил рукопись по почте. Через две недели я обнаружил в почтовом ящике конверт со штемпелем нового журнала. Конверт был небольшой и тощий. Сердце мое екнуло – рукопись не вернули.

В конверте лежала записка с предложением зайти в редакцию.

Я тут же поехал на указанную улицу и нашел нужный номер дома. У входа висела табличка с названием совсем другого журнала, в который я ничего не посылал.

Я внимательно оглядел фасад дома, но других табличек и каких либо поясняющих текстов на нем не было. Пребывая в недоумении, я зашел в вестибюль, поднялся по лестнице и увидел на стене такую же, как и у входа, табличку. Я пошел выше. Там были две двери, но без табличек. Я толкнулся в одну – она оказалась закрытой, постучался в другую – никто не ответил. Надавил на ручку – она повернулась, но дверь не открылась. «Что за черт! – подумал я. – Разыграли меня что ли?»

В полнейшей растерянности я пришел на автобусную остановку и стал ждать автобус. И вдруг в голове мелькнула догадка: «Журнал-то ведь еще совсем новый! У него, видать, и помещения-то своего еще нет!»

Почти бегом я бросился назад, взбежал по лестнице и постучался в ту дверь, рядом с которой висела табличка.

– Войдите! – донесся до меня из-за двери женский голос.

В небольшой комнате, сплошь заваленной какими-то папками, за обшарпанным столом сидела молодая миловидная женщина.

– Я посылал вам поэму, – сказал я, подходя к столу.

– А, это вы! – сказала женщина приветливо и даже как-то радостно.

При этом она не стесняясь разглядывала меня.

– Я с трудом вас разыскал, – заговорил я, нарушая неловкое молчание, возникшее от чрезмерного любопытства молодой редакторши.