Неизданная проза Геннадия Алексеева

– Что с тобой? – удивилась жена. – Я никогда тебя таким не видела. Ты у меня как миленький будешь пить валерьянку! Нельзя так раскисать.

– Теперь я все понял, – сказал я жене, – тебе плевать на мое творчество. Я и раньше догадывался, что плевать, а теперь я в этом убедился! Мир моей души тебе абсолютно чужд! Абсолютно!

Бросив рукопись на стол, я пошел в кухню, налил в стакан холодной воды из крана и долго пил эту воду, глядя в окно.

«А впрочем, она права, – думал я. – Ну написал! И что?»

Прочитав поэму нескольким литературным знакомым, я понял, что она удалась.

У слушавших широко открывались глаза и приоткрывался рот. Некоторые в разгаре чтения вскакивали и начинали ходить по комнате, потом снова садились. Комплименты лились рекой, их бурный поток уносил меня куда-то далеко-далеко, где все литераторы, весь народ, все человечество стояли предо мной на коленях и слезы восторга текли по бесчисленным женским, мужским и детским щекам.

Знакомая поэтесса сказала, что поэмой заинтересовался литературный отдел молодежной газеты, и дала мне телефон редактора. Я позвонил, и мне назначили время для встречи.

Спотыкаясь от волнения, я поднялся по лестнице на четвертый этаж, нашел нужную дверь и постучался. Мне не ответили. Я приблизил ухо к двери и услышал исходящий из нее гул голосов. Тогда я открыл дверь и вошел.

В комнате было туманно от сигаретного дыма. Сквозь туман проступали силуэты нескольких людей, которые увлеченно о чем-то спорили.

– Есениным тут и не пахнет! – говорил кто-то мальчишеским фальцетом. – Какой же это к чертям Есенин! В лучшем случае Павел Васильев!

– Не Павел Васильев, а Борис Корнилов! – поправил мальчишку некто важный и не слишком молодой, обладавший приятным сытым баритоном.

– О чем спор! – произнес третий холодным металлическим голосом. – Ясное дело – стихи подражательные. Таких стишков нынче – пруд пруди. Это не поэзия, а ветошь. Позавчерашний день.

– Ну это как сказать! – заметил баритон. – Кое-что тут все же есть. Искренность есть, наблюдательность есть, и чувство слова тоже имеется. Культуры, конечно, маловато, и кругозор узок – это да.

Пробравшись сквозь вонючий дым, я подошел к столу, за которым сидели обладатели столь разных голосов.

Редактором оказался человек с металлическим голосом.

– Выйдем на минутку, – предложил он мне, и мы вышли в коридор, где воздух был свеж и фантастически прозрачен.

– Вы, конечно, не лишены способностей, – начал редактор, глядя прямо мне в глаза. – Я бы сказал больше – вы талантливы. Но странная у вас, знаете ли, позиция. Ваши герои будто с луны свалились. Они дьявольски одиноки. Никого и ничего у них нет – нет родственников, нет друзей и знакомых. Нет профессии, нет прошлого. Ни у кого они не просят помощи, и никто почему-то не собирается им, бедным, помогать. Я бы сказал, что ваша позиция асоциальна. Вы погрузили своих страдальцев в некий общественный вакуум. Будто на земле уже никого нет – они последние ее жители. Я понимаю – это условность, литературный прием. Но зачем он вам? Жизнь все же не так страшна – разве я не прав?

– Вы правы, – сказал я потупившись и подумал: «Все ясно, печатать не будут». – Но знаете, – добавил я робко, – мне хотелось написать о самом важном, мне хотелось, отбросив все случайное, мелкое, бытовое, поднять своих героев как можно выше и приблизить их к идеалу, к чистой неземной любви и возвышенному страданию. Главное здесь – любовь и смерть. И заметьте, любовь побеждает смерть. Смерть посрамлена. Любовь оказывается бессмертной. Я хотел…

– Да, да, я все понимаю, – перебил меня редактор, – разумеется, ваша поэма здорово написана. Как бы единым махом, на одном дыхании. Пока не дочитаешь до конца – не оторвешься. Но о том, что я сказал, вы все же подумайте на досуге. Это пригодится вам для будущего. А поэму я попробую напечатать. Гарантии не даю, не все от меня зависит. Тем более что в газетах поэмы печатают редко. Но попробуем. Чем черт не шутит!

Я вышел из здания забыв застегнуть пальто «Понял! – думал я. – Все-таки поэму он понял! Это замечательно! Даже если не напечатают – все равно замечательно!»

Через две недели, утром, когда я плескался в ванне, раздался телефонный звонок. На ходу вытираясь полотенцем, я подошел к телефону и снял трубку. Говорила моя приятельница.

– Ну поздравляю! – сказала она. – Я знала, что это когда-нибудь напечатают.

– Объясни толком, что случилось! – произнес я, растерявшись.

– Беги покупай газету! – смеялась приятельница. – Торопись, а то всю раскупят!

Я бросил трубку, напялил пальто, нахлобучил на затылок шапку, хлопнул дверью, выбежал на улицу и кинулся к ближайшему газетному киоску.

– Дайте мне десять экземпляров молодежной газеты! – попросил я киоскершу. Внимательно на меня посмотрев, она послюнила палец и отсчитала десять свеженьких, пахнущих типографской краской газетных тетрадей.

Отойдя в сторонку, я перевернул первую страницу и увидел набранное крупным шрифтом название своей поэмы. Она была напечатана с сокращениями. В начале шел текст, написанный редактором: