Неизвестная пьеса Агаты Кристи

— Ты что, ревнуешь? — спросил Грушин с надеждой, но тут же сник: — Нет, вижу. А что до Эммы… было, было… каюсь. По инициативе слабого пола. Но прекратилось примерно месяц назад: по той же, между прочим, инициативе. Ну и ладно, ради бога. Но давай не углубляться в тему! — выставил он ладони. — Знаю, ты скажешь, что она ждала от меня ответного шага. Но я этого шага не сделал — и не сделаю. Дело даже не в тебе, дело во мне — и более ни в ком. И оставим это. Всё! Теперь о деле. Я понимаю, что у нас тут не бог весть какие секреты. Но раза три мы работали по промышленному шпионажу, по заказным убийствам тоже приходилось, да и всякие супружеские разборки можно при желании использовать, даже денежки на них кое-какие наварить… Скажем, дама хочет собрать доказательства адюльтера для суда, на сцену выступаешь ты, а супруг предупрежден и ведет себя как дитя невинное… Но зацепился я не за утечку адюльтерной информации, хотя и ее предстоит еще проанализировать. Некому — понимаешь, просто некому! — кроме Эммы было взять у меня копию с показаний Гулякова. Помнишь, листок пропал, а потом я его в мусорной корзине нашел? Очень смешно, кстати: чуть ли не две недели эта корзинка простояла за шторой, а около моего стола появилась другая. То есть очень топорно все было проделано, даже обидно, что меня таким сапожищем считают. Но эта история меня не только обидела, но и насторожила. Я снял комнатушку для приватных бесед, а сам втихомолку наблюдал за Эммой. И вообрази…

Грушин сделал такую выразительную паузу, что Женя затаила дыхание.

— Вообрази, ни в чем предосудительном ее не заметил. И стал уже думать, что перестраховался, как вдруг сегодня узнал, что Гуляков из «бомжатника» исчез.

— То есть как?!

— Молча. Нет, правда, — молча, никому ни словечка не сказав. Вечером был, ночью спать ложился, а утром — коечка пустая. И это при том, что к нему был приставлен человек, вроде как охранник.

— Понятно, — кивнула Женя. — Теперь понятно, почему ты из своего кабинета вышел такой мрачный.

— Ну да, я только что с дружком своим разговор закончил. Как раз узнал, что Гуляков у них просочился меж пальцев. Причем, что характерно, буквально через два дня после того, как его замели, я об этом просто не знал.

— Ну, может быть, он сам ушел? Ты что, этих бомжеватых не знаешь? Перекати-поле! Надоели ему блага цивилизации и трезвый образ жизни — он и подался в бега, — хихикнула Женя — и осеклась, таким бешеным взором уставился на нее Грушин.

Он всегда выходил из себя мгновенно и, ей-богу, вполне можно было испугаться этих вспышек.

— Может быть, тебе еще чего-нибудь холодненького выпить? — спросил с клекотанием в голосе. — Может быть, у тебя от жары размягчение мозгов сделалось? Ты что, не соображаешь, что Гуляков исчез сразу после того, как у некого человека появилась возможность ознакомиться с его показаниями? И в связи с этим — так ли уж прогуляться он удалился? Может быть, его выманили, чтобы заставить замолчать? Может быть, он лежит где-нибудь в бурьяне, неподалеку от того пустыря — или подалеку, какая разница? И теперь, хочешь не хочешь, ты остаешься единственной свидетельницей убийства Неборсина?

— А ты не допускаешь, что утечка могла произойти в полиции? — резко вскинула голову Женя.

— Допускаю, — согласился Грушин. — Только этот вариант для нас с тобой еще хуже.

— Почему? Ведь тогда, получается, Эмма ни при чем!

— О Господи! — Грушин прижал кулаки ко лбу. — Ты, Господи, разве не мог послать мне в предметы обожания женщину, наделенную хотя бы подобием рассудка? Чтобы я не только, извините за выражение, вожделел к ней, но и восхищался блеском ее ума? Нет же, удружил ты мне! Повторяю для идиотов. Ты что, не понимаешь, что теперь, когда нет Гулякова, ты остаешься единственным свидетелем убийства?

Жене потребовалось какое-то время, чтобы осознать: сейчас Грушин обращается уже непосредственно к ней, а не к Господу. И дошел наконец-то смысл его беспокойства: в полиции есть не только ее показания, но даже паспортные данные, включая домашний адрес. И если утечка информации о Гулякове пошла из полиции…

— Да, да, — сурово покивал Грушин, видя, что неприятная истина наконец-то овладевает Жениным умом. — Думаешь, я просто так тебя сегодня к Любавцевым не отпустил? Ничего, можешь все их вопросы по телефону решить — в моем присутствии. А потом поедем к тебе домой.

— Зачем? — насторожилась Женя. — Будешь изображать сторожевого пса? «Я к вам пришел навеки поселиться?»

— Не навеки, успокойся. — Грушин умел пропускать обиду мимо ушей в интересах дела. — Только до вечера.

— А вечером что?

— Самолет на Хабаровск. И ты этим самолетом улетишь, моя радость. Потому что так мы убьем двух зайцев: уберем тебя из-под удара — и сделаем упреждающий ход. Если Глюкиада — вот же черт, привязалось! — хоть в чем-то была права, следующая жертва появится в Хабаровске. Там живут Чегодаева и Корнюшин — последние оставшиеся в живых участники спектакля. Мы не можем расследовать убийства и несчастные случаи — силенки не те. И версию Глюкиады органам выложить тоже не можем.