Неизвестная жизнь писателей, художников, композиторов

Более того, можно, по-видимому, с некоторой долей уверенности говорить даже об определенном положительном влиянии алкоголизма и связанных с ним депрессивных состояний на создание гениальнейшей сцены видения в опере «Борис Годунов» или сцены самосожжения раскольников в «Хованщине».

Некоторые биографы композитора пишут, что в последние годы жизни произошло творческое и нравственное падение Мусоргского. От него даже отшатнулись друзья. Впрочем, в этом есть немалая доля истины. Действительно, в отношениях к Мусоргскому его однодумцев довольно часто присутствовало почти явное пренебрежение. В письмах к друзьям как о «почти идиоте» отзывался о нем композитор М. Балакирев. «Мне кажется, он совершенный идиот», – вторил ему музыкальный и художественный критик В. Стасов…

Но, несмотря на алкогольную зависимость, нравственно Мусоргский, как и раньше, оставался альтруистом, и эту черту его характера многие бессовестно эксплуатировали. Поскольку, помимо композиторского таланта, он был также талантливым пианистом и аккомпаниатором, его очень часто приглашали принять участие в благотворительных концертах. Зная его характер, приглашали бесплатно. Если человек позволяет так с собой обращаться, от искушения удержаться трудно…

В последние годы жизни Модест Петрович находился в крайне стесненных обстоятельствах: отсутствие средств к существованию, осложнения алкогольной зависимости не давали возможности сосредоточиться на любимой работе. Когда Мусоргского вынудили оставить канцелярскую службу, Леонова предложила ему работу аккомпаниатора в своей школе…

Силы быстро покидали композитора. 12 февраля 1881 года во время выступления певицы Д. Леоновой, которой Мусоргский аккомпанировал, с ним случился эпилептический припадок, повторившийся в течение дня дважды. В результате этих приступов композитор был помещен в госпиталь.

По этому поводу Стасов в письме Балакиреву писал: «Доктора говорят теперь, что у него были не удары, а началась падучая болезнь… Говорят также, что кроме падучей и ударов он также несколько помешан. Человек он конченый, хотя может прожить еще (говорят доктора), пожалуй, год, а может, и день». Однако, вопреки прогнозам, к началу марта состояние Мусоргского несколько улучшилось. В это время Репин и написал его портрет. Как оказалось, за десять дней до смерти композитора.

16 марта 1881 года в пять часов утра на 42-м году жизни, после серии судорожных припадков, композитор скончался от паралича сердца. Он был похоронен в Александро-Невской лавре Санкт-Петербурга…

Утопил свой талант в алкогольном омуте и русский литератор Григорьев Аполлон Александрович. Бытовая неустроенность, личная неприкаянность вместе с нарастающей душевной тоской подвели Григорьева к пьяному разгулу, в котором он пытался забыть в алкогольном чаду свои душевные и жизненные неурядицы. И уже в 50-е годы Григорьев практически не выходил из вереницы постоянных пьянок и кутежей, доходивших порой до безобразия.

С годами пил Григорьев все больше и больше, до последней степени теряя душевное равновесие и социальную устойчивость. Его пьянство становилось тяжелым и мрачным, превратившись в конце концов чуть ли не в физиологическую потребность. И пил он уже, за неимением водки, и чистый спирт, и одеколон, и керосин. Когда же средств на выпивку недоставало, он являлся к кому-нибудь из знакомых, без церемоний требовал водки и напивался до положения риз.

«Но если бы знали всю адскую тяжесть мук, – писал он в 1859 году М.П. Погодину, – когда придешь, бывало, в свой одинокий номер после оргий и всяческих мерзостей. Да! Каинскую тоску одиночества я испытывал. Чтобы заглушить ее, я жег коньяк и пил до утра, пил один и не мог напиться. Страшные ночи!»

Спустив все на спиртное, Григорьев отправлялся в долговую тюрьму, иначе называемую «тарасовской кутузкой». С собой он брал гитару и черновики статей для журналов, с которыми все еще продолжал сотрудничать.

Умер Григорьев от апоплексического удара спустя всего несколько дней после того, как был в очередной раз выкуплен из долговой тюрьмы писательницей А.И. Бибиковой…

Николай Васильевич Успенский, русский писатель, о литературном даровании которого даже язвительный и непримиримый Бунин был очень высокого мнения, выпивать начал сравнительно поздно – около 40 лет (после смерти жены), но сразу же стал пить «как следует», по выражению того же Бунина.

Успенский вел почти кочевую жизнь, бродя с малолетней дочерью по селам, не пропуская в дороге ни одного кабака. Нередко, переодев дочь мальчиком, заставлял ее плясать под гармонику, распевая при этом похабные частушки.

А случалось порой и такое, что он брал родное дитя за шиворот и, чтобы развеселить мужиков, швырял ее в реку или пруд. При этом он добавлял: «Сейчас вы видите образец рационального воспитания». Дело доходило до того, что за стакан водки он готов был отдать свои брюки. Об этом вспоминал один из трактирщиков, который хорошо знал писателя. В конце концов однажды Успенского нашли рядом с московским Смоленским рынком с перерезанным горлом. Ему было 52 года…