Неизвестная жизнь писателей, художников, композиторов

1910 год стал для знаменитого австрийского композитора и дирижёра Густава Малера первой ступенью перехода в инобытие. Хотя, казалось бы, ничего не предвещало столь трагичного и быстрого развития событий. В апреле он в прекрасном настроении возвратился из Нью-Йорка в Европу. «У меня цветущий вид, нормальный вес, и я прекрасно справляюсь с большим объемом работы», – так оценил композитор свое состояние в этот период в одном из своих писем.

После нескольких концертов в Париже, Риме, Лейпциге и Мюнхене Малер решил отправиться на отдых в Тоблах. Но перед этим по совету врачей проводил жену Альму на популярный в то время курорт Тобельбад.

Именно это решение Малера оказалось для него роковым, ибо Альма нашла исцелением от своих недомоганий не в термальных источниках, а в объятиях молодого белокурого Вальтера Гропиуса. И в то время, когда супруга предавалась любовным утехам, Малер сокрушался о «мучительных страданиях», которые выпали на ее долю.

После возвращения с курорта к мужу Альма тем не менее регулярно получала от Гропиуса письма, в которых тот клялся, что не может без нее жить, и умолял бросить все и уехать к нему. А затем произошло то, чего Гропиус так никогда и не смог толком объяснить: написав страстное письмо, в котором особенно настойчиво заклинал Альму оставить Малера и уехать к нему, он отправил его… г-ну Густаву Малеру!

Здесь, безусловно, не могло быть и речи об обычной рассеянности, которая иногда случается с занятыми людьми. Наоборот, это был хорошо продуманный ход, с помощью которого Гропиус надеялся быстро и навсегда разорвать брачные узы Малера и Альмы.

Однако расчет Гропиуса не оправдался. Более того, его послание словно сняло с глаз Малера пелену заблуждений. Он отчетливо понял, что все эти годы он оставался безучастным ко всему, что находилось вне музыки. В том числе и к жене. Не зря свое положение Альма однажды выразила такими словами: «Я живу не с живым человеком, а с какой-то абстракцией».

Поэтому, вскрыв проклятое письмо и выслушав признание Альмы, он не разозлился и не ожесточился. Он лишь подчеркнуто спокойно сказал: «Как бы ты ни поступила, ты будешь права. Решай».

После этого разговора их отношения диаметрально изменились. Если раньше право решения было исключительно за Малером, то теперь он подчинялся ей полностью. Он даже извлек на свет божий музыкальные сочинения Альмы, и если раньше он делал вид, что ее песен не существует вовсе, то теперь он безгранично восторгался ими.

Пораженная метаморфозами, произошедшими с ее мужем, который теперь буквально осыпал ее доказательствами своей любви, Альма писала своему любовнику следующее: «Рядом со мной происходит нечто такое, чего я никогда бы не смогла вообразить. Я убеждаюсь в том, что если я останусь, несмотря на все случившееся, то он будет жить, а мой уход будет означать его смерть».

Ясное понимание того, что ее уход убьет Малера, было, по всей видимости, той основной причиной, которая заставила ее окончательно отказаться от этой мысли. Она до конца осталась рядом с ним любящей, заботливой женой и лишь много лет спустя вышла замуж за Гропиуса.

В конце концов, Малер в своих восторженных восхищениях супругой дошел до полного мазохистского самоуничижения. Видимо, опасаясь за свое психическое здоровье, Малер решил обратиться за помощью к Зигмунду Фрейду, который в то время отдыхал в Голландии. И встреча эта принесла свои плоды: она позволила ему вновь начать нормальную супружескую жизнь. Но здоровья не прибавила. Наоборот, перенесенная душевная травма настолько истощила силы композитора, что он стал угасать буквально на глазах. Вероятно, не последнюю роль сыграла и работа, на которую он набросился как одержимый. В это время Малер писал Десятую симфонию, которая подспудно тоже давила на его психику, а значит, и на все его душевное и телесное состояние.

И тому были свои причины. Еще за два года до смерти, работая над Девятой симфонией, он писал жене: «Мне становится больно от одной мысли обо всех моих композиторских домиках – да, я пережил там самые прекрасные часы моей жизни, но, похоже, заплатил за это своим здоровьем». В этих строках явственно сквозит неопределенный страх, который, вероятно, навеян неким мистическим отношением к Девятой симфонии, присутствовавшим в среде музыкантов.

Дело в том, что число 9 оказалось для многих композиторов поистине роковым. Бетховена, Шуберта, Брукнера и Дворжака смерть унесла после завершения ими своей девятой симфонии. В таком же духе высказался однажды австрийский композитор Шенберг: «Похоже, что девять симфоний – это предел; кто хочет большего – должен уйти. Возможно, что десятая симфония должна нам сказать нечто такое, о чем нам не положено знать, до чего мы еще не созрели. Те, кому удалось написать девятую симфонию, стояли слишком близко к потустороннему миру».