Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Обращение к поэту «Вседержитель моей души» объясняется отождествлением Блока с изображением Спаса Вседержителя. Такой лик изображали на фреске или мозаике в центральной, купольной части храма. Характерной особенностью этого иконографического типа является изображение благословляющей руки Господа и раскрытой или закрытой книги. Мифологема руки очень важна в текстах Цветаевой как знак товарищества, единения, единства, понимания, любви: «Спасибо Вам и сердцем и рукой/ За то, что Вы — меня — не зная сами! — так любите…» (I, 237)[278]. У самого Блока в его обращении к Пушкину: «Пушкин! Тайнуюсвободу / Пели мы вослед тебе! / Дай нам руку в непогоду, / Помоги в немой борьбе!»[279]. Образ Спаса в иконописи менялся от гордого неподкупного судьи в иконах XII–XIII вв., с суровым взглядом аскета, в сторону всепонимания, прощения, трагического всевидения, излучения «света божественной истины»[280]. Книга поэта, книга Блока — книга Спасителя души. В поэзии Цветаевой Блок живописался и Орфеем, рыцарем-певцом с серебрянойголовой («Как сонный, как пьяный…»). Само изображение головы как средоточия духовного начала сближает Цветаеву с русской иконописью, поскольку иконы Спаса обычно оплечные и поясные.

В стихотворении «Не веря воскресенья чуду…», которое Цветаева вспоминает в «Истории одного посвящения», Мандельштам так пишет о религиозности Цветаевой 1916 года:

Как скоро ты смуглянкой стала
И к Спасу бедному пришла.
Не отрываясь целовала,
А гордою в Москве была!

Нам остается только имя,

Чудесный звук, на долгий срок.
Прими ж ладонями моими
Пересыпаемый песок.

(1916) (IV, 149)

Стихи ко мне Мандельштама, т. е. первое от него после тех проводов, — комментирует Цветаева в «Истории одного посвящения». — «Столь памятный моим ладоням песок Коктебеля! Не песок даже — радужные камешки, между которыми и аметист, и сердолик, — так что не таков уж нищ подарок! <…> He отрываясь целовала — что? — распятие, конечно, перед которым в Москве, предположим, гордилась» (IV, 149–155). Соединение александровских впечатлений общения с Цветаевой и темы Коктебеля связано с тем, что Мандельштам, тоскуя по Цветаевой, пишет о ней в Крыму, дарит в стихах свое воспоминание, морские камешки и — вечный стих. Образ Спаса запечатлели и написанные в Александрове «Стихи к Ахматовой»:

В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
— Ахматова — и сердце свое в придачу!

(19 июня 1916)

Эти строки бродячего слепца-поэта Цветаевой о Спасе ее творческого, душевно-лирического иконостаса проецируются на Блока. Даря Ахматовой свое сердце, Цветаева в символических образах, по-видимому, иносказательно говорила о Вседержителе души, властителе дум, судье поэтического пути, авторе «Стихов о Прекрасной Даме». В «Стихах к Блоку» Блок именуется светоносным солнцем, мертвым ангелом, серафимом, человеком со святым сердцем, иноком, странником, сыном Богоматери, Христом в новом воплощении, всевидцем и праведником весь цикл стихов пронизан религиозной символикой. Цветаева наделяет земного поэта нечеловеческой красотой и силой: «Царство мое не от мира сего». В пятом стихотворении к «Стихов к Блоку» Цветаева обращается к петербургскому поэту:

Но моя река — да с твоей рекой,
Но моя рука — да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря — зари.

(7 мая 1916)