Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Цветаева чтила Праздник Успения Богородицы, который отмечается церковью в два дня разницы с «Семистрельной» иконой, 15-е августа (28 августа н. ст.). Он называется Успением («засыпанием»), потому что Божья мать как бы уснула, а через три дня была воскрешена и вознесена на небо[291]. А. С. Эфрон вспоминала, как в 1919 году М. И. Цветаева приехала к ней в деревню именно на праздник Успения[292]. Днем Успения помечено несколько стихотворений 1916 года, развивающих «ангельскую тему»: «Бог согнулся от заботы…», «Чтоб дойти до уст и ложа…», «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…». Между 15 и 25 августа 1921 года написаны стихотворения, посвященные памяти А. Блока: «А над равниной — …», «Не проломанное ребро — …». Для боготворившей Блока Цветаевой он был торжеством духа, ангелом, пасынком земли, отсюда тема Богоматери, ждущей Сына. Тема иконы Успения Богородицы отразилась в последнем записанном сне Цветаевой 1941 года[293], где сон строится как живописание иконы «Успение Богородицы» на экзамене. Цветаева даже называет свое видение «две створки», подчеркнув иконографический источник фантазии на тему Святого Предания. После Вознесения Иисуса Христа Богородицу принял Иоанн Богослов и заботился о ней. Цветаева родилась в день Иоанна Богослова, вот почему сюжет Священного Предания оказался ей близок, а день уходаиз жизни во сне облекся христианской символикой. В 1941 году, когда С. Я. Эфрон, как никогда, близок к смерти, Марина Ивановна видит сон об Успении Богородицы, то есть предвидит близость конца своей жизни и смерть мужа, к которому на протяжении жизни относилась с материнским чувством.

Иверская и Казанская иконы

В духе народной традиции, Цветаева отдавала дань и целительной силе иконы. В стихотворении «Москва! Какой огромный…» упомянута икона с младенцем Пантелеймоном: «На каторжные клейма, / На всякую болесть — / Младенец Пантелеймон / У нас целитель, есть». Еще одна икона, не раз воспетая Цветаевой в лирике, святыня и символ Москвы — икона Иверской Божией матери: «Москва! — Какой огромный…», «Мимо ночных башен…», цикл «Стихи о Москве»; «Первородство — на сиротство!..». Во время Отечественной войны 1812 года Иверская часовня пострадала от московского пожара, но вскоре была полностью восстановлена. Московский список иконы Иверской Божией Матери быстро стал одним из самых почитаемых в России и также прославился чудотворным действием[294]. Она никогда не запиралась. Только однажды Иверская икона покинула Москву: в сентябре 1812 года преосвященный Августин вывез ее во Владимир, где она пробыла два месяца[295]. Об Иверской часовне, построенной в 1669 году специально для списка иконы Иверской Божьей матери 1648 года, писал Осип Мандельштам в стихотворении, обращенном к Цветаевой, «На розвальнях, уложенных соломой…», 1916: «От Воробьевых гор до церковки знакомой / Мы ехали огромною Москвой». Марина Цветаева вспоминала ее в стихотворении, обращенном к Мандельштаму: «Мой — рот — разгарчив, / Даром что свят — вид. / Как золотой ларчик, Иверская горит»[296]. Для Цветаевой Иверская икона — сердце Москвы и ее души: «Там Иверское сердце/ Червонное, горит» из стихотворения «Москва! Какой огромный…» цикла «Стихи о Москве». Дата создания этих стихов: «8 июля. Казанская». Стихи написаны в день иконы Казанской Божьей Матери. Праздники иконы — 8 (21) июля, в память обретения иконы, и 22 октября (4 ноября) — день освобождения Москвы войсками Минина и Пожарского. Чудотворная икона Казанской Божией Матери находится в кафедральном соборе в Москве. Перед Казанской иконой Божией Матери в канун Полтавской битвы в 1709 г. молился Петр I с войском. В 1811 г. образ был поставлен в Казанском соборе, где Кутузов молился перед чудотворной иконой о победе над французами. По легенде, первая крупная победа была одержана в день праздника иконы, 22 октября, когда выпал снег и ударили сильные морозы[297]. Храм с иконой Казанской Божией матери упомянут Цветаевой в стихотворении 1917 года «Але» («В шитой серебром рубашечке…», сб. «Лебединый стан»), и позднее опубликованном в «Психее»: «Помолись о нашем Воинстве / Завтра утром на Казанскую…». Образ дочери рисуется в стихотворении как ангельский, иконописный: шитая серебром рубашечка, грудь как звездами унизана, туманно-розовое лицо, пустынные озера очей. Кажется, что молитва такого ребенка должна дойти до Богоматери.

Тайная вечеря

В ряде цветаевских стихотворений 1917 года формируется библейская, православная образность, обусловленная февральской революцией, верностью культурно-историческому Прошлому с его героическими, возвышенными идеалами и «Пасхой в Кремле», рождением второй дочери: «Над церковкой — голубые облака…», «И сказал Господь…», «Уж и лед сошел, и сады в цвету…», «ЦАРЮ — НА ПАСХУ» и др. В 1917 году Цветаева возвращается к образу Иоанна Богослова[298], воспетому в «Стихах о Москве»: «Спорили сотни / Колоколов. / День был субботний: / Иоанн Богослов».