Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Если душа родилась крылатой —
Что

ей хоромы — и что ей хаты!Что Чингис-Хан ей и что — Орда!Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно-слитых:
Голод голодных — и сытость сытых![358]

Стихотворение датировано по старому стилю 5 августа 1918 г. По новому стилю — это 18 августа 1918, по старому церковному календарю, день Флора и Лавра. Жизнь души Цветаевой в те годы шла сразу по трем календарям: православному, светскому и советскому. Вероятно, знала она, что Спасские ворота Кремля только в 17 веке были названы Спасскими, а ранее, в 16 веке, именовались Фроловскими, в честь стоявшего рядом храма Флора и Лавра. Это было во времена нашествия на Москву Махмет Гирея[359]. Поскольку приход в мир ассоциировался Цветаевой не только в 1916-ом, но и в 1940 году с православным святым Иоанном Богословом, был наполнен мистическим переживанием поэтической избранности, то и уход из жизни, вероятно, должен был также мыслиться символически, в русле библейско-евангельского мифа. В 1941 году Цветаева уже не пользовалась старым стилем, но помнила о православном календаре. Она ушла из жизни в день праздника иконы «Чудо о Флоре и Лавре». Важно отметить, Иоанн Богослов, по одной из легенд — брат-близнец; святые Флор и Лавр — тоже парные образы, которые могли для Цветаевой быть важны своей парностью, поскольку на протяжении всего жизненного пути она тяготилась одиночеством и искала духовного братства, особенно в среде поэтов. Эта парность, близнецовость, ощущавшаяся после смерти матери с сестрой Асей после замужества, особенно в годы гражданской войны, а также после возвращения в 1939 году в СССР и ареста мужа, перенеслась на Сергея Эфрона, вокруг чела которого она видела нимб героя и мученика (недаром в домашнем кругу так любили говорить, что они родились в один день![360]). Это ярко выражено в стихотворении, написанном в день Флора и Лавра, 18 августа 1918 года, названном «Гению» — «Крестили нас в одном чану…». В этих стихах к Эфрону Цветаева предвидит трагический, мученический конец его земного пути и готова разделить его участь. 18-е годовщина ухода Эфрона в добровольческую армию (январь 1918), 18-е годовщина их встречи в Коктебеле (май 1911). В 1941 году эти стихи кажутся пророческими. По воле их автора или невольно, уход из жизни совершился точно в день братьев-мучеников и, по-видимому, мыслился освобождением от земных страданий, не случайно на иконе «Чудо о Флоре и Лавре» изображены пасущиеся на воле, неоседланные, праздничные, веселые и свободные кони. Возможно, интерес к иконе «Чудо о Флоре и Лавре» отразился в «Скифских»: «Стреми мой табун в тридевять лун». Образ табуна лошадей в качестве самохарактеристики Цветаева использовала в «Отрывке из стихов к Ахматовой» (30 августа 1921 ст. ст.), в письме к Родзевичу: «Ведь я кого хочешь выбью из седла, я действительно лошадь, Радзевич, — а может быть — целый табун, со мной трудно, но только знайте одно: я хочу быть человеком, стать им…»[361].

Поэтичный образ коня, не раз становившийся заместителем лирической героини в стихах, стал образом смерти. Думала ли Цветаева о том, что С. Я. Эфрон выживет в советской тюрьме? Вряд ли надеялась на его освобождение. И. Кудрова сообщает, что в Бутырской тюрьме, спустя две недели после ареста, сам Сергей Яковлевич делал попытку покончить с собой[362]. С. Я. Эфрона расстреляли 16 октября 1941 года. Марина Цветаева любила его до последней минуты, как написала в предсмертном письме сыну. И. Кудрова упоминает о знакомстве поэта незадолго до смерти с ФлоройЛейтес. С ней Цветаева ехала на пароходе «Александр Пирогов» в Чистополь. Эта Флора хотела помочь Цветаевой, поселить Цветаеву у себя. От нее Марина Ивановна ждала телеграммы, чтобы поселиться в Чистополе[363] Флора, самим звучаниемимени, могла напомнить Цветаевой о Флоре и Лавре. Святые на иконе «Чудо о Флоре и Лавре» молитвенно были связаны с другим любимым образом Цветаевой — Св. Георгием. Георгия вспоминали в молитвах и заговорах, прося предостеречь скот от недугов, вместе с Флором и Лавром: «Святые мученики и чудотворцы великие Медосте, Флора и Лавр, Власий и Харлампий, Николай Чудотворец и Георгий Победоносец, вашими всесильными мольбами ко Господу, Спасу Всемилостивому, исцелите и избавите скота сего от поветрия, от падежа, от тлетворного воздуха, от смертного косного недуга, от всякой немощи, хвори, скорби и болезни, от всякого зла»[364]. Влекло Цветаеву, по-видимому, само слово «чудо» в названии иконы — «Чудо о Флоре и Лавре», чудо Воскресения, чудо Преображения, чудо перехода в жизнь Вечную, в которое хотелось верить. Умереть, чтобы соединиться с мужем в новой жизни…[365].