Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Персонажи «Каменного Ангела» изображены двумя-тремя штрихами, передающими двоемирие пьесы: в синем звездном плаще в финале пьесы — Богоматерь; у Ангела одежда «как буря». Сама главная героиня Аврора дана фразой: «Лицо затмевает одежду, глаза — лицо». Платья второстепенных персонажей живописуются коротко в ремарках. Венера: «Черное платье, белый чепец, на груди — толстая золотая цепь»; Веселая девица: «… от движения платок падает — открывая прекрасное, глубоко вырезанное платье»; Герцогиня — «Темная красавица. Черная парчовая роба — колом — от позолоты». Ребенок Авроры «в тряпках», а не в пеленках — этой ремаркой Цветаева воспроизводит трудную атмосферу своего голодного 1919 года. И в цикле «Плащ» (март — апрель 1918 года) Цветаева с удовольствием погружается в «век плаща», ее прельщают «плащ Казановы, плащ Лозэна. — / Антуанетты домино» — костюмы иного времени, которое ассоциируется с интригой, с любовью, музыкой, поэзией, магией; Цветаева воскрешает эпоху Руссо и Калиостро, королей, авантюристов, поэтов и героев 18 века.

Красным плащом наделен всадник поэмы «На Красном Коне» (1921)[445], в плащах изображены Учитель и Ученик, Сивилла (циклы «Ученик», «Сивилла»), Ипполит в «Жалобе». О себе в записной книжке 1919 года Цветаева писала: «… для меня, ненавидевшей обращать на себя внимание, всегда прячущейся в самый темный угол залы, мои 10 колец на руках и плащ в 3 пелерины (тогда их никто не носил) часто были трагедией»[446]. Любопытно, что, несмотря на это, и кольца, и странный плащ не снимались! В другой записи она использует слово «Плащ» в качестве собственного имени, метафоры женщины 18 века и определения своего «Я»; ей интересен мир своей души, хочется размышлять о «просто Плаще — себе»[447]. Цветаева постоянно использует названия одежды метафорически: «Ловить фортуну за конец плаща…» («Приключение», картина 3); «От всех обид, от всей земной обиды / Служить тебе плащом…» («Ученик»); «Как из моря из Каспий- / ского — синего плаща» («Скифские»); «Под плащом плюща» («Дом»); в составе сравнения: «Косу опять распустила плащом» («В темной гостиной одиннадцать бьет…»); «Иль красная туча / Взмелась плащом?» («Ресницы, ресницы…», цикл «Георгий»); «…в плюще, как в плаще бы…» — («Пещера»), цикл «Стихи сироте».

В качестве одежды Души Поэта в стихах Цветаевой, кроме плаща, упоминается и халат («Психея», «Малиновый и бирюзовый»[448]), напоминающий обломовский, связанный для Цветаевой, видимо, с Пушкиным (на портрете В. А. Тропинина на Александре Сергеевиче был коричневый халат). В культурном символе халата стихотворения «Жив, а не умер…», возможно, отразились строки эпитафии А. Дельвига, которые Цветаева могла помнить по роману Д. С. Мережковского «14 декабря»: «Мы не смерти боимся, но с телом расстаться нам жалко: / Так с неохотою мы старый меняем халат»[449].

Слезы — на лисе моей облезлой!

О несответствии платьев в Революцию внутренней сути Цветаева сказала устами Сонечки Голлидэй («Повесть о Сонечке»): «Как вам не стыдно, Володя, ходить к Марине и заглядываться на танцовщицу! Да у Марины из каждого рукава ее бумазейного платья — по сотне гурий и пэри! Вы просто — дурак!» (IV, 376). Революция и ветер вдохновения в стихах 1920 года изображаются через метонимический образ красного комиссара: «Ветер, ветер в куртке кожаной, / С красной — да во лбу — звездой!» (I, 555). В прозе «Октябрь в вагоне» так же метонимически показана буржуазия: «Так это у меня и осталось, первое видение буржуазии в Революции: уши, прячущиеся в шапках, души, прячущиеся в шубах, головы, прячущиеся в шеях, глаза, прячущиеся в стеклах. Ослепительное — при вспыхивающей спичке — видение шкуры» (IV, 422). Особенно любопытен и символичен контраст между реальностью и внутренним кругом Цветаевой, между явью и художественной картиной мира, которую создает поэт, отрешаясь от страшного времени:

Я не танцую, — без моей вины
Пошло волнами розовое платье.
Но вот обеими руками вдруг
Перехитрён, накрыт и пойман — ветер.

Молчит, хитрец. — Лишь там, внизу колен,

Чуть-чуть в краях подрагивает. — Пойман!
О, если б Прихоть я сдержать могла,
Как разволнованное ветром платье!

(I, 536) (24 мая 1920)