Неизвестный Бунин

В Кате есть тоже нечто ангельское (райское), но эта ангелоподобность обманчива. Она – «типичнейшее женское естество», при всей ее юности и невинности, в ней – «тайная порочная опытность» и та «смесь ангельской чистоты и порочности», которая отличает именно наиболее желанный для мужчин и наиболее женственный тип. Она должна быть покорена сильным и властным мужским началом, а не таким слабым и нервным, романтически экзальтированным существом, как Митя.

Слабость Мити еще усиливается его юностью, неопытностью и несознательностью. «Он не знал, за что любил, не мог точно сказать, чего хотел… Что это значит вообще – любить? Ответить на это было тем более невозможно, что ни в том, что слышал Митя о любви, ни в том, что читал он о ней, не было ни одного точно определяющего ее слова»⁶¹⁹. Неорганичная и неестественная современная культура, утратившая связь с тайной пола, не может дать тут Мите твердую опору.

В этой незрелости Мити – Рильке, очень высоко оценивший эту повесть, увидел основу трагедии – трагедии нетерпения: «Малейшая доля любопытства <…> могла бы еще спасти его»⁶²⁰.

Митя не настолько органичен, чтобы иметь «бессознательно-знающий взгляд животного», но и не настолько сознателен, чтобы противостоять страшному для него напору стихийных сил. В этой половинчатости его гибель. Совершенно не права была Зинаида Гиппиус, увидевшая в «Митиной любви» лишь «гримасничающее Вожделение с белыми глазами»⁶²¹ (понятно, почему статья эта так возмутила Бунина. – Ю. М.). Если бы это было так, то трагедии бы не произошло. А меж тем сама Гиппиус признает, что Митя «живой до иллюзии: именно такие бывают»⁶²², и его самоубийство закономерно венчает всю эту историю. Оно гораздо более логично, чем, например, самоубийство Вертера (на искусственность концовки Вертера указывали некоторые критики, например, Сен-Бев), ибо Вертер наделен гораздо большим самосознанием и волей.

Страдания Мити идут вовсе не от «вожделения». Как сама же Гиппиус замечает, для размножения – любовь с «веянием нездешней радости есть излишняя роскошь». И Митина любовь с его «жаждой сверхчеловеческого счастья», с его «дивными видениями» – тоже. Оставаясь в рамках шопенгауэровской концепции, тут ничего не понять. Сам Шопенгауэр, чтобы объяснить индивидуализацию страсти у человека, прибегает к такому неубедительному объяснению как то, что жизненная воля стремится якобы к произведению наиболее совершенных экземпляров рода.

Очень точно определяет суть митиной трагедии Федор Степун в своей замечательной статье об этой повести: «Бунин вскрывает трагедию всякой человеческой любви, проистекающую из космического положения человека, как существа, поставленного между двумя мирами»⁶²³. В своем романе «Митина любовь», говорит Степун, Бунин дает «исследование трагической несбыточности во всех бываниях нашей любви, ее подлинного Бытия <…>, его тема не первая любовь и не ревность, а неизбывная тяжесть безликого пола, тяготеющая над лицом человеческой любви»⁶²⁴.

Или еще более обобщенно можно сказать, что это трагедия недостижимости идеала, его неосуществимости в жизни. То есть трагедия жизни человека как существа тоскующего и стремящегося к трансцендентному.

Бунин с поразительной силой изображает, как постепенно и всё сильнее наваливается на Митю жуткая сила пола, этот «любовный ужас»⁶²⁵, и как он, всё более «чувствуя себя лунатиком, покоренным чьей-то посторонней волей»⁶²⁶, счастливо и мучительно млеет в «каком-то, предсмертном блаженстве»⁶²⁷ любви. Весеннее пробуждение природы и пробуждение пола у Мити даются в параллельном и слитном нарастании. Митя всё более теряет «лицо» и становится былинкой, захваченной могучим потоком стихийных сил, которые наполняют воздух весенним пением птиц, ароматами расцветающих цветов и размягченной дождями земли, ждущей оплодотворения. Эта мистерия пробуждающейся природы и пробуждающегося пола, это синхронное и в то же время трагически контрастное нарастание природных модуляций и человеческих чувств есть нечто уникальное и не знающее себе равного во всей русской литературе.

Откровенно подчеркнуто дается эта синхронность в начале XIII главы двумя короткими абзацами:

Дни шли, но желанного письма не было.
Сад разнообразно одевался⁶²⁸

.