Неизвестный Бунин

Пристальное внимание Бунина-художника привлекал коитус (см. 711). «В любовном акте есть что-то божественное, таинственное и жуткое, а мы не ценим, – говорил он. – Надо дожить до моих лет, чтобы до конца ощутить всю несказанную мистическую прелесть любви»⁷¹³. И записывает в дневнике: «Коитус – восторг чего? Самозарождения? Напряжения жизни? Убийства смерти?»⁷¹⁴. Эротическая природа творчества, о которой столько говорил Вячеслав Иванов, находит здесь свое неожиданное выражение, неожиданное, ибо Бунина занимает не столько Платоново эротическое восхождение, сколько Дионисов жертвенный и страстный воплотительный путь снисхождения.

Возмутительные для публики того времени «рискованные» детали при описании тела и его физиологических функций (этой телесностью наполнены рассказы той поры) Бунин считал необходимыми в художественной ткани произведения. В письме Б. Зайцеву (3.12 1934) Бунин недоумевает, почему про то, как «Иван Иванович шумно высморкался в клетчатый платок» писать можно, а о менструации нельзя, первое, на его взгляд, гораздо более неэстетично⁷¹⁵. Для Бунина всё, что связано с полом, чисто и значительно. Всё это овеяно тайной и даже святостью. Особенно это заметно, когда он пишет о беременности, вызывающей у некоторых его героев сильное влечение к женщине, влечение, в котором похоть смешивается с умилением. Мужчину влечет «та особенная, нежная, непорочная миловидность, что бывает у беременных, – лицо как в жару, глаза светят тихим, святым блеском»⁷¹⁶ (курсив мой. – Ю. М.). (Впервые это промелькнуло уже в «Мордовском сарафане»: «какая-то особая красота беременности». М. V. 256).

Тут Бунин снова сходится с Розановым. Для Розанова тоже пол лишен греха, пол – это Бог в его миротворческой функции, в поле – загадка мирового бытия. Розанов говорит о метафизике половых органов и о их святости, и для него тоже стыд здесь – ложное чувство. И для Розанова, как и для Бунина, совокупление – это прообраз рая. Очищенный от стыда и пошлости, религиозно освященный пол как бы возвращает нас в райское состояние, в бытность до грехопадения. Этот мотив мимолетного возвращения к утраченному раю в момент любви очень характерен для Бунина. Трагизм состоит именно в мимолетности этого состояния, в его несовместимости с нашими земными буднями.

Заканчивая работу над сборником «Темные аллеи», Бунин писал Н. Тэффи, что у этих рассказов «содержание вовсе не фривольное, а трагическое. Есть несколько слов и строк в двух-трех из этих рассказов действительно слишком резких, но я их для печати уже вычеркнул, а всё прочее я готов защищать до последней капли крови, – это всё прочее совершенно необходимо в своем "натурализме", то есть вещественности, без которой (т. е. абстрактно) никак нельзя сказать ничего не только "трагического", но просто не стоит огород городить…»⁷¹⁷.

Кстати о «трагичности». Многие критики совершенно неправильно понимают заглавие сборника «Темные аллеи» – «темные» здесь вовсе не значит «тенистые», это темные, мрачные и жуткие, запутанные лабиринты любви, сам Бунин говорит: «Все рассказы этой книги только о любви, о ее "темных" и чаще всего очень мрачных и жестоких аллеях»⁷¹⁸.

Странная связь любви и смерти снова настойчиво подчеркивается в этих рассказах. Герой рассказа «Руся» «смертной истомой содрогается при мысли о ее смуглом теле»⁷¹⁹. В рассказе «Таня» любовники соединяются «в самой тайной и блаженно смертельной близости»⁷²⁰, а Степа («Степа») восклицает «ах» в «сладком, как бы предсмертном отчаянии»⁷²¹. В рассказе «На извозчике» говорится о странной «жажде смерти в минуты сильной любви» и о «желании жертвовать собой». Любовь, как и смерть, дает освобождение от пут индивидуальности. Любовный акт в некоторых рассказах предстает в образе жертвенного заклания. В рассказе «Замужество» невеста предстает как «юная мученица с иконы». И глядя на жениха, она думает: «Вот он жрец, вот оно, заклание меня!», а в момент соития у новобрачного «с мукой стиснулись в рыжей бороде оскаленные зубы, исказилось лицо, глаза помертвели, закатились как у зарезанного…»⁷²². И в рассказе «На постоялом дворе» момент соития сопрягается со смертью и с жертвоприношением: «И ни с чем в мире не сравнима была та блаженная смерть, которую дали мне через мгновение нежные и горячие недра этого священного животного…»⁷²³.