Неизвестный Бунин

³¹⁷ Адамович Г. Одиночество и свобода. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1955. С. 93.

³¹⁸ Ахматова А. Стихи, переписка, воспоминания, иконография. Анн Арбор: Ардис, 1977. С. 88.

³¹⁹ Новый журнал. № 60. С. 8.

³²⁰ Цит. по рукописи.

³²¹ Петлистые уши и др. рассказы. С. 266. Этот рассказ до сих пор запрещен к публикации в СССР как содержащий «религиозную пропаганду».

³²² Рассказ «Отто Штейн» – это лишь отрывок из неоконченной повести с предположительным названием «Жизнь». В опубликованном Буниным отрывке, действительно, бросается в глаза ирония по поводу немецкого самодовольства и надменности, но внимательное чтение черновиков, хранящихся в Парижском архиве, показывает, что эту самодовольную ограниченность Бунин относит не столько к немецкой нации, сколько к тому определенному мировоззрению, носителем которого является Отто Штейн, то есть к позитивизму. Отто Штейн – ученик и восторженный почитатель Геккеля, биологический материализм которого был отвратителен Бунину (и популярная книга которого «Мировые загадки» должна была казаться Бунину продиктованной отталкивающей ограниченностью всезнайки). Столь же иронично Бунин описывает и преклонение Отто Штейна перед дельцом и строителем Суэцкого канала Лессепсем, сооружение которого Штейн считает «величайшим переворотом в судьбах человечества». Путешествие Отто Штейна на Цейлон и его столкновение с древней культурой и с ошеломляющей природой этой прародины человечества, «с теми истоками бытия, где смешивается младенчество и смерть, начало и конец», вызывает у немца, как можно видеть из черновиков, глубокий душевный кризис. В нем просыпается прапамять: «Я в тропиках, в Эдеме, в мире древнего человечества, моих праотцов, то есть опять-таки моей родины, прародины, которую я смутно вспоминаю и которой я уже боюсь, как-то темно, по особенному тоскуя, ибо слишком уже отвык я от нее, от этого утраченного Эдема, и вот снова возвратился к нему» (цитирую по рукописи, хранящейся в Парижском архиве, курсив Бунина. – Ю. М.). Его стройное мировоззрение рушится, и во всей своей непостижимости разверзаются перед ним загадки жизни и смерти.

³²³ Благосостояние, мужицкое богатство мы встречаем уже в таких рассказах как «Кастрюк», «Антоновские яблоки», «Хороших кровей», «Забота», «Последняя весна», «Аглая», «Подторжье» и многих других. Особенно характерен пример рассказа «Подторжье»: это не что иное, как отрывок из повести «Деревня», не включенный автором в окончательный текст и опубликованный лишь гораздо позже в виде отдельного рассказа, именно потому что он не гармонировал с общим тоном повести, в которой у автора художественная задача была совсем иной.

³²⁴ Поскольку дореволюционные издания Бунина большинству читателей сегодня недоступны, привожу это письмо здесь: «Деня получил 40 рублей деняг патом собрал вещи— Пашел Деня на станцию Тула и как раз ево обабрали вытащили Все докопеки детца некуда и Взяла ево тоска… Патом соскучился как ехоть домой дюже отец грозен… Пайду в дремучай лес выбрать повыше ель и взять от сахарной головы бечевычку определится на ней навечную жизнь вновых брюках но безсапох… Патом пойдет сильный ветер синее облоки и собралась туча полил спорый крупный дождичек вышла солнышко из за лесу веревычка перегнивать перегнивать и УДУР^Г оборвалась а Деня пал на земь поползывают мурашки по нем начинают работать а там еж ползет и гадюка и рак зяленый…» (Пг. V. 59). Да ведь это Андрей Платонов в миниатюре!

³²⁵ Отношение Бунина к своей повести «Деревня» очень сильно менялось со временем. Вначале он был ею очень доволен и совершенно справедливо замечал в своем дневнике: «А ’’Деревня” вещь все-таки необыкновенная. Но доступна только знающим Россию» (Окаянные дни. С. 15). Затем, в эмиграции, перейдя к другим темам, другим художественным принципам и задачам, он очень невзлюбил «Деревню» и беспощадно ее сокращал и правил при новом переиздании. «Деревня» даже послужила поводом к некоторому охлаждению Бунина к А. Жиду, который восторгался этой повестью и считал ее бунинским шедевром. Советские критики (см., например, Крутикова Л. Из творческой истории «Деревни» И. А. Бунина // Русская литература. 1959. № 4) подчеркивают политическую тенденцию в правке Бунина: устранение им наиболее критических в отношении царского правительства мест, – и это отчасти верно, но и понятно: увидев ужасы большевистской диктатуры, по сравнению с которыми дореволюционное время представлялось периодом свободы и благополучия, Бунин счел некоторые свои прежние инвективы уже несвоевременными. Но правка Буниным повести в целом носит характер гораздо более сложный. В конце жизни Бунин, перечитав «Деревню», снова сам удивился ее силе и пожалел, что так не ценил ее долгие годы: «Поражен ’’Деревней" – совсем было возненавидел ее (и сто лет не перечитывал) – теперь вдруг увидал, что она на редкость сильна, жестока, своеобразна»); Fedoulova R. Lettres d’lvan Bunin a Marc Aldanov // Cahiers du Monde russe et sovietique. XXII (4). 1981. P. 486.