Неизвестный геноцид: Преступления украинских националистов на юго-восточном пограничье Польши 1939-1946

Ложь подобного рода следует назвать радикальной (лат. radix — «корень»), поскольку она затрагивает глубины исторического сознания, отрицая правду о событиях, известную тем, кто был их жертвами, а также искажая (греч. pseudesthai) историческое сознание тех молодых поколений, которые по причине своего позднего рождения и из-за программ обучения, принятых в школах, ничего не знают о геноциде на Кресах. Этот публичный, намеренно реализованный акт умолчания исторической правды, был актом публичного отрицания исторической правды. Актом, истоки которого находятся в самой воле, в желании отрицания этой правды. Как таковой, данный акт является репрезентативным проявлением алетофобии[211], то есть страха перед исторической правдой, который выражается в появлении новой формы цензуры в виде политической корректности.

Следует обратить внимание, что когда св. Фома Аквинский (1225–1274) проводил анализ отдельных компонентов лжи, среди которых были, в том числе, знания, намерения (цель), фальшивое обозначение (falsa significatio) и воля, именно в последнем, т. е. в воле, в сознательном желании, видел он сущность (суть) лжи. Желание было для него ее обязательным признаком и наиболее тяжелым обвинением ложилось на самого лжеца.

11. «Смерть через умолчание» (Todschweigen) как тактика современных лжецов в политике и средствах массовой информации

11.1. Катынская ложь

Ложь умолчания в прагматическом и медийном измерении является наиболее удачным видом лжи вообще. Я проиллюстрирую это на примере злодеяния в Катыни. Как мы помним, почти полвека коммунистическая пропаганда заявляла: «Убийство польских офицеров в Катыни совершили немцы». Это утверждение и подобная ему советская надпись на могилах польских офицеров:

Жертвам фашизма — польским офицерам, расстрелянным гитлеровцами в 1941 году хотя и были ложны, но, однако, допускали хотя бы возможность задать вопрос: на самом ли деле это преступление совершили немцы? Потому что каждое явно высказанное суждение, даже это, на первый взгляд как нельзя более очевидное, дает его адресату возможность поставить его под сомнение.

Но что происходит, когда вместо высказанных ложных, скрывающих правду суждений, в качестве скрывающего или маскирующего правду фактора мы примем последовательное молчание о ней? Тогда никто не задаст никакого вопроса и ничего не поставит под сомнение, поскольку в ситуации последовательного умолчания нечего ставить под сомнение и не о чем спрашивать. Этот аспект лжи отмечает Войцех Худы, когда, указывая на роль высказанного слова, как знака, говорит:

«Знак, как посредник, обличает разоблачение лжи. Он может не сочетаться с другими знаками, и таким образом вызывать подозрение того, кого обманывают; он может стать основой для будущей конфронтации с действительностью (ideą) и продемонстрировать свою несочетаемость с ней. Знак дает некий шанс на защиту от предполагаемой лжи»[212].

Потому умолчание, если только оно последовательно и удачно реализовано, становится совершенной ложью, особенно удачной сейчас, во времена вездесущих средств массовой информации. Их повсеместное присутствие приводит к тому, что наше восприятие мира меняет свой статус, мир становится своего рода отраженным в них, поскольку в такой перспективе «быть» или «существовать» по отношению к какому-либо событию или политику, означает: «быть содержанием сообщения в средствах массовой информации», «быть содержанием чьего-либо высказывания в СМИ». Параллельно с этим: «не быть содержанием сообщения в средствах массовой информации» означает то же самое, что и «не быть вообще», «не существовать».