Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Жук. Да, Ангельское Колибри, он пил рейнские вина, мозельвейн, неккар; вас скандализирует, что можно напиваться, когда сочиняешь «Серенаду» и «Ave Maria»? Тик, который сам ничего не пил, рассказывал мне, что Шуберт, когда сочинял, бывал всегда навеселе, как и Гофман; он писал прекрасную оперу «Ундина», ее иногда давали, так же как и отрывки из «Розамунды», которую Шуберт не кончил, это тоже chef d’oeuvre. Грау и Поль Рихтер пили главным образом пиво.

Пушкин, смеясь над моей удивленной миной, сказал мне:

– «Kater Murr», «Princessin Brambilla», «Loge № 3», «Fidei Commis» могли быть написаны в состоянии полуопьянения, между веселием и грустью, мечтательной дремотой и сном, и в «Siebenkàss’e», вероятно, принимало участие мюнхенское пиво и также знаменитое белое берлинское пиво.

Жук. Жан Поль пил больше всех, только не больше актера Грау, – этот был пьян каждый вечер. Тик мне сказал философическим тоном: пиво действует больше на ноги, чем на голову, но нет сомнения, что «Hundes Post» и «Launen» несколько отдают пивом.

Пушкин. Какое сильное впечатление производят со сцены обе «Ифигении». И в чтении они восхитительны. Это настоящие греческие драмы.

Жук. На сцене они превосходны, величественны, как все античное, и их прекрасно исполняют, особенно в Веймаре. Перед «Ифигенией в Тавриде» играют увертюру Глюка, а перед «Ифигенией в Авлиде» его же увертюру к «Альцесту».

Пушкин. Донья Соль! Вы любите эти две трагедии?

Я. Очень. Это первые трагедии, которые я прочла еще в институте, в последний год. С этих пор я стала более интересоваться античным миром; впрочем, уже Шиллер меня заставил полюбить греков, особенно своим «Элевзинским праздником», «Ивиком», «Кассандрой» и «Богами Греции».

Пушкин. Женщины, особенно в вашем возрасте, редко любят классиков; женщинам мало говорят о древних, и прекрасный пол не особенно чувствителен к суровой красоте античного искусства.

Я. Объясните почему.

Жуковский. Я скажу, что на женщин производят гораздо большее впечатление искренние движения сердца, чем героические подвиги, воспеваемые древними произведениями; вот почему женщина охотнее будет читать «Энеиду», чем Гомера, и это совершенно естественно.

Пушкин. Мудрый и проницательный Бычок превосходно объяснил.

Я. Ифигения заинтересовала меня, потому что ее героизм не суровый, она жертвует собою потому, что у нее больше сердца, чем мужества. Она соглашается, потому что любит.

Пушкин. Колибри объясняет мне так же хорошо, как и ее Sweet William. Теперь я просвещен.

Жуковский продолжал:

– Хотя Шиллер часто и является греком, но все-таки он архинемецкий поэт; было время, когда он был более грек, чем Гёте: в юные годы Гёте не был таким ярым греком.

Пушкин. У Шиллера более немецкого Gemüt (характера, души [нем.]), чем у Гёте, но он гораздо менее думал, чем Гёте. В массе его будут читать больше, это, наверное, как будут читать Уланда и Гейне, этого классика по совершенству формы; они взяли от немецкого языка все, что он мог дать; это последнее слово немецкой поэзии, как Гёте последнее слово мысли, соединенной с поэзией. Может быть, Гёте имел на Гейне наилучшее влияние в том, что касается его Lieder (песен, романсов [нем.]), которые соединяют классическое с народным. Это высшее и единственное в своем роде искусство. Я позже перечитал «Фулийского короля» и «Лорелею», эти два произведения – просто совершенство. Во французской деревне никогда не будут читать ни Шатобриана, ни Шенье, ни Альфреда де Виньи, ни Ламартина, ни Альфреда де Мюссе, а вся деревенская Германия читает «Колокол», это чисто немецкое и совершенно классическое произведение, точно так же, как «Германа и Доротею». Во Франции же, со времени Малерба, поэзия существует только для образованных людей.

Жуковский. Мне кажется, что и необразованные французы могут оценить когда-нибудь Корнеля, но Расина – едва ли: он недостаточно прост; его пьесы написаны для утонченной публики и для гуманистов.

Пушкин. Это совершенно верно. Но не нужно иметь утонченного вкуса, чтобы понять «Сида» и «Горациев».

Жуковский. Я говорил с Гёте об Италии; он сказал мне, что итальянцы родились классиками; они навсегда останутся греками, латинянами, этрусками, троянцами, даже сарацинами; они в такой степени являются продуктом бесчисленных колонизаций и самых разнообразных цивилизаций, что со времени провансальских и романских поэтов уже не поддаются никакому литературному влиянию. Но и эти поэты, в сущности, порождение того же античного прошлого. Итальянец родился художником; это в его крови, в его вкусах, итальянский язык такой же чудесный, как и греческий, и делается красивее латинского с тех пор, как они становятся в поэзии опять греко-латинянами.

Пушкин. Нехорошо, что в современном образовании пренебрегают итальянской литературой.