Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.

Жуковский. Я согласен с тобой. Но сам я нашел более полезным переводить англичан и немцев, особенно немцев. Очень хорошо делают, что читают англичан, английская литература, может быть, самая богатая относительно поэтов, она до сих пор гораздо богаче германской. Она почти единственная в том отношении, что в ней, как и в греческой, никогда не бывает перерыва; у них – у первых, после Италии, появились поэты-мыслители.

Пушкин. Италия так же, как Греция, составилась из таких различных элементов и цивилизаций, что со времени Данте она исполняла ту же роль, что Греция. В Греции идея прекрасного объединяла все, в Италии ее сменило христианство – идея добра. И все искусство страны вышло из этого соединения идеи добра с идеей прекрасного. Я как-то перечитал итальянских поэтов в хронологическом порядке; перечитал я и Шекспира. Полетика рассказывал мне, что некоторые из его пьес играются в праздник Рождества на фермах. Вот это слава! Если когда-нибудь крестьяне поймут моего «Бориса Годунова» – это тоже будет слава. Я буду знать, что сделал нечто хорошее, настоящее, понятное для всех.

Жуковский. Немецкие крестьянки отлично понимают некоторые пьесы; они даже ходят смотреть Фауста, вяжут в антрактах и очень хорошо оценивают то, что видят.

Пушкин. Это тоже слава!

Я спросила, что они думают об испанской литературе.

Пушкин. Она прекрасна и совершенно народна, у нее – чудесный театр, весь лирический, но совершенно реальный, то есть у них нет театрального диалога. Обри[244] рассказывал при мне, что они говорят con grandezza – это в их нравах, и это доказывает верность и естественность диалога. «Дон-Кихот» образец правдивости, а между тем мысль Сервантеса почти скрыта, она проявляется только в действиях обоих героев – Дон-Кихота и Санчо-Панса: это идеальное и реальное, дух и тело, идеалист и реалист. Я читал его по-французски и поражался каждой страницей, одна первая глава – целый chef d’oeuvre, и в последних какие превосходные места! Смерть гидальго, все, что он говорит, – это ложе смерти, когда даже грубые люди неясно сознают, что перестает биться великое сердце… Я обожаю этого Дон-Кихота…

Жуковский. Мне кажется, что французская литература меньше всех остальных может нравиться толпе, по крайней мере так было до сих пор. Я исключаю Александра Дюма и Беранже; Дюма – потому, что его пьесы настоящие мелодрамы, в них нет никакой исторической правды, это просто интересные похождения. Его заслуга в том, что он никогда не рисует порока в привлекательном виде; он не безнравствен. Его мушкетеры просто искатели приключений, кутилы, но они храбры и великодушны, легкомысленны, глуповаты, всегда влюблены, всегда с обнаженной шпагой. Это король Беарнец в миниатюре, такой, каким создала его во Франции народная фантазия. Но возможно, что люди в XVII, а еще более в XVI столетии были похожи на этих милых сумасбродов.

Пушкин. Отлично определено, это уже не Фоблаз. Герои Дюма хвастунишки, но в них нет ничего подлого, ничего низкого. Это противуположность мелочей, буржуазной жизни, серенькой и с низменными интересами. И они не приносят вреда толпе, которая читает про них… Беранже создан для народа, у которого существуют погребок, легкие чувства и застольная песня. Его стихотворения значительнее романсов и не так грубы и глупы, как застольные песни. Сентиментальность во вкусе Беранже, и даже его политические стихотворения созданы для людей, которые в свое время отличались особенной чувствительностью и имели множество военных похождений. Но поэзия Беранже не народная, не почвенная. Это поэзия мелкой буржуазии. Старые французские поэты были действительно дети земли, точно так же, как трубадуры и труверы. Это исчезло во Франции с появлением Малерба, хотя он и не виноват в этом. Я заметил, что гуманисты вначале оставались совершенно французами и главным образом галлами и только позже писатели порвали связь с почвой, особенно со времени кардинала Ришелье и его Мирамы, которую я отыскал в деревне и даже прочел.

Жуковский. Ты все читаешь.

Пушкин. Особенно в глуши Псковской губернии: у меня там не было книг, я умолял мне достать их и наконец был обречен читать Мираму.

Я. Продолжайте ваш курс французской литературы.

Пушкин. Это вас занимает? хорошо! У французов прежде был Lignon, затем пасторали великого века и пастушеские идиллии XVIII столетия. Все это только салонная литература. Подобные сюжеты можно рисовать на ширмах, на экранах, на веерах, на панно над дверями и, наконец, на потолках вместе с олимпийскими богами и апофеозом короля Солнца.

Я. Какая, по вашему мнению, разница между Вальтер Скоттом и Дюма?