Неизвестный Сталин

На протяжении всего 1940 года в Москве и Токио рассматривались разные варианты договора о нейтралитете или даже договора о ненападении. Однако варианты, которые предлагались Советским правительством, отвергались японским правительством, а варианты Японии отклонялись Молотовым и Сталиным. 30 октября 1940 года вновь прибывший японский посол Татекава в беседе с Молотовым заявил, что японское правительство во главе с Коноэ желает заключить с СССР пакт о ненападении, аналогичный советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 года, в связи с чем переговоры о заключении соглашения о нейтралитете прекращаются, а все спорные вопросы, имеющиеся между странами, подлежат разрешению после заключения пакта о ненападении. Здесь же Татекава вручил Молотову проект нового договора из шести статей[329].

Но Советское правительство в своем ответе от 18 ноября 1940 года отклонило японский проект. Оно предложило сначала провести переговоры о возвращении СССР Южного Сахалина и о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине. Япония добывала здесь нефть — до 100 тысяч тонн в год — и не хотела получать ее даже под гарантию Советского правительства, но на обычных коммерческих условиях. Всего через три дня японский посол передал Молотову новые японские предложения, в которых говорилось, что СССР мог бы продать Японии Северный Сахалин, «чтобы покончить со спором по данному вопросу». Молотов нашел это предложение смехотворным. Переговоры зашли в тупик.

На протяжении всего 1940 года Советский Союз укреплял и усиливал Дальневосточный военный округ, а также свой Тихоокеанский флот. В начале мая 1940 года Жуков был вызван из Монголии в Москву. Он получил назначение на должность командующего Киевским особым военным округом. Перед отъездом в Киев, уже в звании генерала армии, Жуков был принят лично Сталиным — в присутствии других членов Политбюро. Первый вопрос Сталина был о противнике: «Как вы оцениваете японскую армию?» Жуков высоко оценил качества японского солдата и особенно фанатизм и хорошую подготовку младших командиров. Однако Жуков сказал, что старший и высший офицерский состав японской армии «подготовлен слабо, малоинициативен и склонен действовать по шаблону». Жуков назвал японскую сухопутную армию «отсталой в техническом отношении». Особенно устарели японские танки, да и самолеты уступали улучшенным советским конструкциям. «Я пристально наблюдал за И. В. Сталиным, — писал Жуков позднее в своих воспоминаниях, — и мне казалось, что он с интересом слушает меня. Внешность И. В. Сталина, его негромкий голос, конкретность и глубина суждений, внимание, с которым он слушал доклад, произвели на меня большое впечатление. Если он всегда и со всеми такой, непонятно, почему ходит упорная молва о нем как о страшном человеке? Тогда не хотелось верить плохому»[330].

Во второй половине 1930-х годов в советской печати велась довольно интенсивная антифашистская пропаганда. Она была направлена против фашистской Германии, против Франко и Муссолини, но также против милитаристской Японии. Однако в Японии для такой пропаганды не было какой-то конкретной мишени. Фигура японского императора для этого не подходила, о нем самом в СССР мало что знали. Руководители правительства слишком часто менялись. Говоря о Германии, даже школьник старших классов мог назвать тогда десяток имен «заправил „третьего рейха“». Но в Японии мы не могли назвать ни одного политика, который олицетворял бы японский фашизм или милитаризм. Создавался образ некоего хищного и злого самурая.

Сталин лично следил за созданием этого образа. Как рассказывал знаменитый советский карикатурист Борис Ефимов, чьи карикатуры, как и карикатуры Кукрыниксов, считались эталоном, однажды его вызвал к себе Л. Мехлис, который был не только начальником Политуправления Красной Армии, но и редактором «Правды». Ссылаясь на мнение самого Сталина, Мехлис сказал: «Вот что! Он обратил внимание, что когда вы изображаете японских милитаристов-самураев, то вы обязательно рисуете им огромные зубы, торчащие изо рта. Он сказал, что этого не надо делать. Это оскорбляет национальное достоинство каждого японца». «О чем разговор, — ответил художник. — Зубов больше не будет»[331].

С осени 1939 года почти вся антифашистская пропаганда в советской прессе была прекращена. Советская печать и в 1940 году сообщала о боевых действиях в Европе и Азии, но не комментировала их. Не было комментариев и по поводу заключенного в Берлине «Тройственного пакта». Такая же ситуация относительного спокойствия сохранялась в советской пропаганде в первые месяцы 1941 года.

Советский Союз и Япония в 1941 году