Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Когда умерла полоса жизни — кажется, что она могла бы еще как-то развернуться, тянуться и что конец ее неестественно сжат и оборван. Все события, заканчивающие такую полосу жизни, сбиваются, спутываются бестолково и неопределенно.

Именно таким вот и было поначалу падение «русского Парижа». А затем все накопленное эмигрантское культурное богатство рухнуло в тартарары: закрылись газеты, журналы, издательства, масонские ложи, прекратились литературные вечера и семинары... Четыре года нищеты, отчаянья, страха у потухшего очага русской духовности.

Илья Троцкий и окружение Ивана Бунина

Возможно, что знакомство И.М. Троцкого с Буниным состоялось еще до революции. Бунин был одним из авторов газеты «Русское слово» и наверняка Илья Троцкий — молодой, амбициозный журналист, включенный в литературную жизнь, постарался быть представленным известному писателю. Однако личные отношения между ними установились к концу 1920-х и продолжались до последних дней жизни Бунина.

В дневниковой записи Веры Николаевны Муромцевой-Буниной от 26 декабря 1930 г. приведена выдержка из письма журналиста И. Троцкого своему коллеге и старому знакомому Соломону Полякову-Литовцеву о том, что пора начать кампанию номинирования Бунина на Нобелевскую премию по литературе. Заканчивается это письмо И. Троцкого призывом: «Друзья Бунина должны взяться за дело!»¹²⁴

Этот призыв, адресованный к особой референтной группе русского Зарубежья — общности интеллектуалов, входивших в широкий круг общения Ивана Бунина, для самого журналиста был не только «литературно-публицистической фразой». Именно И.М. Троцкий воплотил его в жизнь. После публикации его статей в парижской газете «Последние новости» и рижской «Сегодня»¹²⁵ в русском Зарубежье началась планомерная кампания по номинированию кандидатуры Бунина на Нобелевскую премию по литературе, в которой он сам принимал активное и очень действенное участие (см. ниже раздел в Гл. 4. «Нобелевские дни Ильи Троцкого»).

Будучи знаком с Буниным и его женой Верой Николаевной Муромцевой-Буниной более 30 лет, И.М. Троцкий, тем не менее, никогда не входил в их ближайшее окружение, как, например, их общий друг Марк Алданов. Он просто был «верным другом», всегда готовым откликнуться на просьбу о помощи, горячим поклонником писательского таланта Ивана Бунина. Весьма показательны в этом отношении слова самих И.А. и В.Н. Буниных (см. их переписку с И. Троцким в Гл. 6), например: «Иван Алексеевич просил Вам передать сердечную благодарность за Вашу заботу о нем и сказать, что он всегда Вас вспоминает с неизменной любовью. (В.Н. Бунина — И.М. Троцкому 19 сентября 1950 г.); «Еще раз шлем от всего сердца Вам спасибо за Ваши заботы и хлопоты, — Вы один из самых трогательных друзей. <...> И<ван>А<лексеевич> просит Вам написать, что ждет Вас с нетерпением и обнимает Вас. (В.Н. Бунина — И.М. Троцкому 29 сентября 1950 г.)».

Рассказ о взаимоотношениях Ильи Троцкого с Буниным, естественно, не может не содержать интимно-личностных интонаций. Поэтому здесь важно очертить психологический портрет знаменитого писателя.

Многим современникам Бунин представлялся надменным, вспыльчивым и язвительным мизантропом, сосредоточенным лишь на собственных ощущениях, переживаниях, интересах. Горький, с которым Бунин был весьма близок до революции, превознося его писательский талант, одновременно утверждал:

он — сухой, недобрый человек, людей любит умом, к себе — до смешного бережлив. Цену себе знает, даже несколько преувеличивает себя в своих глазах, требовательно честолюбив, капризен в отношении к близким ему, умеет жестоко пользоваться ими¹²⁶.

Помимо Горького, также о личности Бунина нелестно отзывались Берберова и многие эмигрантские писатели младшего поколения¹²⁷. Вот, например, нелицеприятная характеристика «последнего русского классика» у Василия Яновского:

Бунин, с юношеских лет одетый изящно и пристойно, прохаживался по литературному дворцу, но был упорно провозглашаем полуголым самозванцем. <...> Горький опыт непризнания оставил у Ивана Алексеевича глубокие язвы: достаточно только притронуться к такой болячке, чтобы вызвать грубый, жестокий ответ. <..> Боже упаси заикнуться при Бунине о личных его знакомых: Горький, Андреев, Белый, даже Гумилев. Обо всех современниках у него было горькое, едкое словцо, точно у бывшего дворового, мстящего своим мучителям-барам¹²⁸.

Тот же Яновский, однако, признавал:

К чести Ивана Алексеевича надо признать, что он не кривлялся, не подражал, не бежал за модою, оставался почти всегда самим собою: гордым зубром, обреченным на вымирание.

Как говорил художник Вощинский, писавший в 1933 г. портрет Бунина,

Иван Алексеевич дорожил своей «голубой кровью» и был надменный мизантроп¹²⁹.

А вот впечатление о Бунине известного в начале XX в. пианиста Давида Шора, оказавшегося случайным попутчиком писателя во время его путешествия в Палестину: