Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

Бунин был не только крупнейший русский писатель XX в., живший в эмиграции, но и человек с ничем не запятнанной репутацией. К его мнению прислушивались, на него равнялись. Что же касается вопроса «о возвращении», остро стоявшего в русском Зарубежье в первые послевоенные годы, то он относился к числу людей, которых от своего имени следующим образом охарактеризовал В.С. Варшавский — впоследствии автор знаменитой книги «Незамеченное поколение» (1956):

Да, я принадлежу к числу тех, кто не берет советского паспорта. Но сказать, что я не думаю о возвращении в Россию, я не могу. Наоборот, я постоянно и много думаю об этом, и мне пришлось пережить тяжелую и трагически безвыходную внутреннюю борьбу. Наше положение писателей, остающихся в эмиграции, так безнадежно, что меня охватывает отчаянье. И все-таки я не беру паспорта, хотя я и не принадлежу к эмигрантам, ставшим равнодушными к судьбе русского народа¹³.

В силу означенных обстоятельств любые шаги, предпринимаемые Буниным в ответ на жесты советского начальства, однозначно истолковывались в кругах русской эмиграции как политические акции. Особенно жестко реагировали «непримиримые антибольшевики», группировавшиеся вокруг газеты «Русская мысль», совсем недавно еще числившиеся друзьями и единомышленниками (Б. Зайцев, М. Цетлина, Ф. Зеелер, С. Яблоновский¹⁴).

Вот выдержки из его писем к Алданову за 1946-1947 гг.:

23 января 1946

<...> Визиту моему <в советское посольство> придано до смешного большое значение: был приглашен, отказаться не мог, поехал, никаких целей не преследуя, вернулся через час домой — и все... Ехать «домой» не собирался и не собираюсь¹⁵. <...>

Открытка мне от Телешова из Москвы: «Государств<енное> издательство печатает твою книгу избранных произв<едений>. Листов в 25».

Это такой ужас, которому имени нет! Ведь я еще жив! Но вот, без спросу, не советуясь со мной, — выбирая по своему вкусу, беря старые тексты... Дикий разбой! <...>¹⁶.

15 сентября 1947

Нынче письмо от Телешова — писал вечером 7-го сент<ября>, очень взволнованный (искренно или притворно, не знаю) дневными торжествами и вечерними электрическими чудесами в Москве по случаю ее 8оо-летия в этот день. Пишет, между прочим, так: «Так все красиво, так изумительно прекрасно и трогательно, что хочется написать тебе об этом, чтобы почувствовал ты хоть на минуту, что значит быть на родине. Как жаль, что ты не использовал тот срок, когда набрана была твоя большая книга, когда тебя так ждали здесь, когда ты мог бы быть и сыт по горло, и богат, и в таком большом почете!» Прочитав это, я целый час рвал на себе волосы. А потом сразу успокоился, вспомнив, что могло бы быть мне вместо сытости, богатства и почета от Жданова и Фадеева, который, кажется, не меньший мерзавец, чем Жданов. <...>

Р. Б. В Москве ставят памятник Юрию Долгорукову. А Павла Дм<итриевича> Долгорук<ова> расстреляли в июле 27 г., а Петра увезли из Праги — куда? (в 45 г.)¹⁷.

Сергей Яблоновский — старый приятель Бунина — опубликовал в газете «Русская мысль» от 1о ноября 1948 г. фельетон с подзаголовком «Ему, Великому». В нем «злобно и непристойно высмеивался Бунин»¹⁸. Чуть позже в этой же газете он объяснял, что поводом для написания этого «памфлета» стало то, что «Бунин изменил своим политическим убеждениям»¹⁹.

Бунин тяжело переживал ситуацию, в которой он сделался мишенью для нападок со стороны бывших друзей и соратников:

— Слыхали, конечно слыхали — травят меня! Со свету сживают! Я, видите ли, большевикам продался. В посольстве советском за Сталина водку пил, икру жрал! А я, как только посол предложил тост за Сталина, сразу поставил рюмку на стол и положил бутерброд. Только успел надкусить его. Не стал я есть их икру и пить их водку. Это все гнусные сплетни, выдумки²⁰.

Затем последовал новый скандал, поводом для которого послужил отказ Бунина и его «команды» от членства в парижском Союзе русских писателей и журналистов (СПиЖ), который, считая себя сугубо эмигрантской организацией, постановил, что в нем не могут состоять лица, имеющие советское гражданство²¹. 24 мая 1947 г. секретарь Союза (и один из его организаторов В.Ф. Зеелер) предложил «исключить из Союза всех членов его, имеющих советское гражданство». <...>