Некоронованный

Светает.

– Ты из тех, кто сжигал корабли? – медленно спросил Вильвэ.

Хэлгон выпрямился:

– Да. Как ты узнал?

– Только вы можете так легко лить кровь. Чужую или свою.

– Я прошу тебя отвезти мое письмо на Запад.

– Кому?

Голос обдает холодом, как буря в краях Хэлкараксэ. Не испугаешь, и туда заплывали… Он еще тогда тюленью шкуру Эльдин в подарок привез. Она от радости вспомнила молодость и долго ругалась…

Скоро солнце взойдет. Они хотели уплыть до восхода. Из-за него не выйдет.

Вроде он и не виноват, а всё же… Ну почему так?

– Аллуину. Он капитан на Тол-Эрессеа. На Ясном Луче.

– Аллуин стал капитаном? ­– лицо древнего светлеет от доброй вести, но тут же застывает снова: – Откуда это известно тебе?

Хэлгон спокойно выдерживает этот пристальный взгляд:

– Я ходил с ним. Несколько веков.

– Убийца кораблей взошел на корабль Альквалондэ? – гнев, изумление, желание понять… всё сразу.

– Не Альквалондэ. Это корабль Тол-Эрессеа.

– А в чем разница? – Вильвэ явно заинтересовался; гневаться будем позже.

Но на этот мирный вопрос ответить труднее, чем на суровые.

Хэлгон молчит, смотрит на море – но не ту гладь, что расстилается сейчас перед ними, а на иные воды, на те, по которым скользил Ясный Луч, и которым навеки отдано сердце Аллуина.

Потом нолдор медленно отвечает:

– Корабли Альквалондэ – они как пена на гребне волн: они часть моря. А корабли Тол-Эрессеа – как чайки над волнами: они любят море и не могут без него, но его частью им не стать.

Трое фалмари молчат, вслушиваясь в этот ответ, как привыкли вслушиваться в голоса ветра и воды.

– Ты действительно ходил на наших кораблях, – кивает Вильвэ, и тон его смягчается. – Какой же путь привел тебя к Аллуину?

– Я погиб.

– Это я понял. Но я не о том, как ты попал на Тол-Эрессеа. Почему именно Аллуин?

– Он мой сын.

… а ведь выглядел таким бесстрастным.

Сполохи прошлого

В Мандосе воспоминаний о Лосгаре было немного. Может быть, потому, что Валарам не понять, не поверить в то, что кто-то кроме Эру способен создавать живое. Они требовали от Феанора расколоть Сильмарили, не понимая, что требовали – убийства. Убийства более страшного, чем если бы приказали ему положить на Эзеллохар головы его сыновей, отрубленные им собственноручно.

Потому что убитый эльф рано или поздно покинет Чертоги Мандоса и, какой бы ужасной ни была смерть, боль ее когда-нибудь иссякнет.

Но то, что создано руками – эльдар, людей ли – и непостижимым образом обрело жизнь, пусть и отличную от бытия тех, кому дана речь, оно, если его уничтожить, гибнет всецело и навсегда.

Резня в Альквалондэ была страшна, но Лосгар был страшнее.

Они шли освободить Сильмарили – не вернуть сокровище, не обрести последнее вместилище света Древ ­ – нет, они шли освободить их, как возвращают свободу узнику… и первое, что сделали, – захватили корабли, совершив равное преступлению Моргота, а затем сожгли их, превзойдя его…

…Хэлгон смутно помнил, как вели корабли от Альквалондэ к Араману и потом через Белегаэр. Он понял, как именно это делали лорды, понял много позже, спустя жизнь и спустя смерть, когда искрящийся счастьем Аллуин повел отца на свой корабль. И Ясный Луч пошел без паруса и весел, управляемый лишь волей капитана.

Вот тогда Хэлгона и обожгло понимание.

Вот тогда самый страшный судия – память – вернула его в путь через Белегаэр и в зарево Лосгара. И он понял то, о чем простой дружинник Келегорма не задумывался.

Нолдоры плохо управлялись с веслами, еще хуже – со снастями и уж совсем не знали языка течений и волн. Но они прошли через Белегаэр, потому что ярость их лордов подчинила корабли, как вор плетью подчиняет украденного коня и тот, негодуя, всё же слушается его.

А потом они их сожгли.

И тем отрезали себе путь.

Не назад путь, нет. Вперед. К хоть какой-то победе. Хотя бы малой.

Всё было кончено в Лосгаре.

…ту прогулку с Аллуином Хэлгон загнал в самый дальний закуток памяти и завалил ворохом воспоминаний, накопившихся за века на Ясном Луче. Легче было Мандос вспоминать: там тоже было тяжело, но там хотя бы на тебя никто не смотрел… а если и смотрел, то от него не надо было таиться.

Тут же Аллуин сиял – и от счастья, что отец наконец с ними, и от гордости, что встречает Хэлгона не просто «одним из гребцов Эарендила», а на собственном корабле, он вел корабль так, будто Ясный Луч был продолжением его собственного тела, он вел его долго, много дольше, чем хоть раз за все предыдущие века, потому что ликование удесятеряло его силы… а Хэлгон все силы своей души тратил на то, чтобы закрыться от сына, чтобы на лице была улыбка – и никто не назвал бы ее неискренней, чтобы сознание было сковано цепями страшнее Айнгайнор, чтобы никто и никогда не догадался о том, что вспоминает сейчас бывший разведчик Келегорма и что он чувствует.

Мандос был… милосерднее.

Вильвэ смотрел на Хэлгона так, будто нолдор на его глазах превращался в жабу или паука Нан-Дунгорфеба. Потом древний эльф перевел взгляд на родича, безмолвно спрашивая, может ли это быть правдой. Кирдан чуть опустил веки: да, всё так.