Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Япония сразу приняла меня с распростертыми объятиями, ей было глубоко наплевать, какой я человек, наверное, страна такая.

Ну и плюс я воплощал тот воспетый в медиа и культуре идеал белого гайздина — длинный, белобрысый, синеглазый.

Я даже видел аниме, где один персонаж был точь-в-точь я.

Япония однозначно была моей страной, несмотря на обилие народа, странное дорожное движение, немелодичный язык, дерьмовую музыку и откровенно ужасное телевидение.

Поэтому я как-то упустил куда более интересные недостатки этой дивной страны.

Обратно на Кюсю мы поехали поездом, отправив вещи вперед нас — мне хотелось посмотреть на все еще чуть-чуть, прежде, чем мы улетим в Пекин.

По рейтингам Юри пока стоял на восьмом месте по итогам национальных и уже прошедших.

Юрка в Канаде взял серебро. Комментировать для прессы отказался — я просматривал его Твиттер в неторопливо гудящем поезде. Юри дремал, откинув голову на спинку, и даже не проснулся, когда я осторожно стянул с него очки и из чистого долбоебизма подсунул ему в руку плюшевого пуделя.

Юрка стоял на пьедестале со зверским выражением лица. Я засмотрелся на костюм для произвольной — хорошая фуксия и черный. То, что любого мужика превратило бы в девочку-педовку или жуткого метросексуала, на Юрке, который и так выглядел женственно, смотрелось… вызывающе и агрессивно. Черная сетка, розовые перья, жертвенно-хрупкое горло, аккуратная коса над виском — и сплошь жилы и вены, злые, натянутые, стальные.

На одной фотографии особенно хорош был, руки в кулаки, челюсти сжаты, скулы точеные. Я прокрутил ленту донизу в поисках продолжения — его приобнял за плечо для общего снимка сияющий Леруа, и я почти ждал следующего кадра, где наш мальчик засовывает бедному канадцу его золото в глотку. В лучшем случае.

Не случилось. Жаль.

Я глупо улыбался, забираясь на сайт ИСУ, чтобы пролистать статистику. Фото профиля Юри сменили на недавнее с Эроса. Крупный план, руки вскинуты в танце, глаза с поволокой — в камеру, но не видят.

Юри рядом со мной вздохнул во сне, проваливаясь в более глубокую фазу, пожевал губами и прижал к груди пуделя.

Я сидел, стискивая в ладони его очки, и прислушивался к себе.

После той пресс-конференции говорили мы мало. Гуляли тоже, газет не читали — там везде было лицо Юри и мое. Я на снимке был хоть куда, Юри размазало, и галстук этот еще, мать его еб… руки бы вырвать фотографу.

Нога не болела. Совсем. Стоило прийти к мысли, что мне наплевать, и природа сказала — окей, как знаешь, Никифоров, я пыталась.

Нихрена ты не пыталась. Я и без этого говна бы следил за облико морале. Меня полюбит кто угодно, а Юри — больше того, полюбит меня любым.

Откуда такая уверенность?

Вагон остановился, и я мягко потряс Юри за плечо. Не люблю будить спящих.

— Юри? Это же наша станция?

— Что сказали? — Юри сонно моргнул и стер ладонью ниточку слюны в углу рта.

— Я это не повторю, извини.

Юри огляделся и прищурился в окно, оттянул уголки глаз пальцами, и остался вообще без глаз. Я готов был дать себе в морду, чтобы не заржать.

— Да, наша. Идем, — он суетливо похватал свой и мой рюкзаки, по-прежнему обнимая пуделя, встал, чуть не упал, уронил собаку, выругался под нос, покраснел…

И вот это вот мое?

Да, пожалуйста. Два раза.

Я подобрал пуделя и пошел за ним, стараясь не потерять в толпе. Из вагона выпало сразу человек тринадцать, даже при страсти японцев к порядку и очереди, хаос, пусть и хорошо срежиссированный, все равно сохранялся. Японцы плавали в нем, как фрикадельки в супе, не особо протестуя, и точно знали, в каком направлении плыть.

— Тесно? — Юри обернулся и улыбнулся, словно извиняясь. Нас разделяли человека два. Я отмахнулся:

— Ты в Свиблово в метро не был в час пик.

Юри усмехнулся и протянул руку за очками поверх плеча какой-то девчонки в толстовке цвета Пикачу.

Очки выпали из моей руки и пропали в месиве ног, когда гранитный пол станции подался как-то странно вверх и вперед, накренился, как палуба, и задрожал. Я рухнул на Пикачу и едва успел подставить руки, чтобы не впечатать создание в пол с концами. Обе ладони обожгло.

Станция под нами тряслась и ходила ходуном, как будто я очень сильно выпил. Я слышал отдаленный гул и грохот, где-то в лучших традициях фильма-катастрофы заголосил ребенок — высоко и противно. Я пытался встать, кажется, поддал кому-то коленом, девчонка подо мной сучила ногами, как перевернутый жук, в спину больно прилетел то ли локоть, то ли кулак. Потом меня вздернули за пальто, неуклюже ставя на ноги, я потянул Пикачу за собой — она плакала, и у нее было лицо в крови. В мелких стеклянных осколках на ее щеке, розовых от крови и слюней, я признал очки Юри.

Юри.

На ноги меня поднял, оказывается, охранник на станции, он скользнул по моему лицу взглядом и бросил что-то по-японски. Я ухватился за его плечо — станцию все еще трясло.