Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

— Нет. Актерское. У тебя такая прекрасная короткая, от тебя такого никто не ждет, но произвольная пока что прямо твоя. До мозга костей. Слишком… ты.

— Это плохо? — Юри дернул плечом, и я вдруг понял, что все еще держу его, вжимаю в стену между шкафчиков. Пришлось отпустить. Извиняться не собирался, с ним только так и надо.

— Нет. Да. Юри, — я не знал, как смягчить то, что хочу сказать. Потянулся и поправил ему волосы, и Юри шарахнулся, как от огня. Блядь. — Ты хорош. Ты прекрасен. Каждая часть тебя. Но это знаю я. Твоя мама, твой отец, Маруся…

— Кто?

— Мари. Маккачин знает. Юрио знает. В глубине души. Ему как раз недоставало уважения к сопернику, чтобы немножко спуститься на землю.

Юри поморщился и кивнул.

— Ты — другое дело, Юри. Ты и так все время на земле. Каждый из нас может рассказать свою историю, не каждый может так, чтобы хотелось слушать.

— Тебе не хочется слушать мою историю? — Юри расширил глаза.

Я замер.

Когда я научился общаться такими погаными метафорами?

Я редко говорил прямо в принципе, но чтобы вот так… Срань. Юри, что ты делаешь со мной, что ты делаешь с людьми вообще?

— Мне хочется, Юри. Мне безумно хочется, — для убедительности я подался вперед, нос к носу, глаза в глаза. Юри не отпрянул для разнообразия. — Мне хочется так, что самому страшно делается.

Юри застыл. Вдохнул-выдохнул.

— Я понимаю.

Нихуя ты не понимаешь.

— Так вот, каждый должен чувствовать то, что я чувствую. Твоя история прекрасна. Но пока ты ее бережешь, держишь внутри, пока ты не готов всем ее рассказать — ты не сделаешь хорошую программу.

Блестяще. Поговорили. У меня в дипломе было меньше воды.

— Я понял.

— Ты понял?

— Да. Все понял.

— Хорошо.

Я отошел и только тогда заметил, что у Юри запотели очки, а у меня самого стучит в горле, как стометровку дал.

Юри назвал свою произвольную «Юри на льду», и я, собственно, был согласен.

Это было полное обнажение. Смотрите, вот он я, один на белом свете, у меня никого нет и мне никто не нужен, мне хорошо, я хорош, я бриллиант, с которым плохо сочетаются другие камни, смотрите на меня.

На него будут смотреть.

На него, блядь, будут смотреть.

Я все для этого сделал.

И теперь я летел на Сикоку и думал о том, какие замечательные это были пять месяцев, когда на него смотрел только я.

Мы собирались вылезти из блаженной глуши, покинуть родные ебеня, камерный мирок, где были только я и только он, и представить то, что мы настрогали, остальным.

Я отвык от публичного внимания, я отвык от льда, от нахождения на сцене, и я впервые собирался выйти на сцену не сам.

Лучше бы это был сам я. Серьезно.

Я не знал, как Юри поведет себя. По-моему, с публикой у него было полно проблем.

Я его только-только ведь…

Что? Приручил? Укатал? Приманил на сахарок? Молодец, Никифоров.

У нас вправду львиная доля времени ушла на построение доверия в кратчайшие сроки, я попер, как на танк, по-другому не умел, а вышло забавно — меня впустили так глубоко, как только можно, в самую башню, а руль-то не дали…

Прекрати это. Прекрати мыслить сраными аллегориями. Тебе не надо его прогибать, тебе его вообще не надо.

Надо.

Мне было надо. Я сорвался, увидев что-то необычное, слишком не вписывающееся в мою картину мира, потому что устал, потому что скучал, потому что заебал сам себя до тошноты, потому что мне надоело ждать счастья, которое даже расписаться на мне нормально не могло, и еще не факт, что мне было бы хорошо с этим человеком, найдись он однажды. Первым моим порывом было бы точно спросить, почему так долго. Вторым — какого черта так сложно? Природа создавала это не для того, чтобы сделать жизнь тяжелее, наоборот.

Юри отвлекал меня и увлекал, в последние месяцы я не думал вообще ни о чем, кроме его катания.

Надо будет однажды сказать спасибо.

Юри поставили первым в очереди на короткую программу.

Я считал, что это символично.

Юри никак не считал.

Юри шевелил губами, время от времени взмахивал руками, делал разворот на месте и все время выглядел так, будто люди вокруг только мешают ему готовиться. Рассеянно улыбнулся местной прессе, сфотографировался с девушками-блоггерами, обняв их за шеи, робко отшутился на вопрос, сколько времени и сил заняла подготовка к национальным соревнованиям, и планирует ли он идти дальше:

— Я просто ехал мимо. Показывал мистеру Никифорову Японию.

Он смотрел поверх голов и микрофонов прямо на меня и бледно улыбался.

У него дрожали губы.

У меня дрожали внутри все печенки. Он не сможет, он слишком заморачивается, слишком боится, слишком уверен, что никто не помнит, как он летал, только как бился задницей об лед.

Я смотрел записи. У меня были большие вопросы по поводу его поясницы — один удар был ничего себе.

Еще больше вопросов было к тому, кто разработал его костюм для произвольной. Синий, с белыми манжетами и рюшами. Тихий пиздец.

В любом случае, пока что он выглядел абсолютно здоровым — тесты были вчера в местном представительстве ИСУ. Показатели прекрасные.

А еще он выглядел абсолютно больным — бледный, со странным румянцем, как будто даже губы и глаза были ярче.

Может, такое освещение. Черная водолазка еще. И перелет.

Может я долбоеб.