Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Двигался он рассеянно, как будто спал стоя.

Выпал из коробки на меня, выпрямился, повис, снова встал ровно.

— Уедем в отель после результатов сразу, не будем смотреть?

Я говорил в его висок. Почувствовал, как он улыбается.

— Нет. Останемся. Но напьемся потом в хлам.

Я не стал ему напоминать про произвольную завтра. Я просто хотел, чтобы он успокоился. Или чтобы я уже успокоился.

Или чтобы оператор уже отъебался и не снимал, как я обнимаю его. Как веду к скамейке и усаживаю, как обтираю полотенцем мокрое лицо и волосы, как я пялюсь на него, как ненормальный.

Два человека на экране, висящем прямо над нами, Виктор Никифоров и Юри Кацуки, вели себя вполне прилично. Волновались, дожидались баллов, старались не смотреть друг на друга.

Мне они нравились.

Я не люблю себя на камере, никогда не пересматриваю собственные прокаты и интервью.

Юри, судя по быстрому взгляду на экран, тоже себя на камере не любил.

Ногу дернуло. Девяносто семь и восемьдесят три.

Я катастрофы не видел.

Юри, судя по всему — еще какую.

Я поморщился — как топором по лодыжке дали. Какой ты умница, Юри, прямо с ума сойти.

Все, что творилось сейчас, вполне доказывало, что я зря сижу, как идиот, и молчу.

Юри замер, уставившись на каток. Там катался Пхичит.

Юри смотрел, шевеля губами и подавшись вперед.

Я поднял руку, чтобы похлопать его по спине.

Нет.

Пусть. Потом.

Пусть он досмотрит.

Уже то, что он больше не боится наблюдать за конкурентами, дорогого стоит.

Я тоже перевел взгляд на каток. Музыка мне не нравилась, но она шла Пхичиту, как влитая, как хороший костюм, она выворачивала его сильные стороны так, чтобы их постоянно было видно, а еще — подчеркивала лицо. Пхичит отлично отыгрывал.

Я скосил глаза — Юри улыбался.

Пхичит остановился и замер, дожидаясь аплодисментов, потом спрятал лицо в ладони. Ему аплодировали стоя.

Отлично, спасибо.

Сейчас.

Я повернулся к Юри — Юри смотрел на меня с той же легкой, спокойной улыбкой, что и на Пхичита. Мне бы его спокойствие.

Наверное, ногу тут оголять и вываливать не стоит, но можно сделать кое-что другое.

Все гениальное просто. Берешь и обмениваешься автографами.

— Юри, слушай…

Лавка под нами дрогнула и подпрыгнула, и я тут же вспомнил землетрясение в Сикоку, но это был всего лишь Юрка.

— Долго тут сидеть будете? Дебилы.

Расселись мы действительно зря.

Юрка дернул плечами и ушел к выходу. Он катался следующим. На его спине поблескивали тонкие перья и капли стекла, волосы, гладко вычесанные, лежали на плечах.

— Удачи, — крикнул Юри, и я тоже крикнул:

— Давай!

И Юрка дал.

Я стоял у самого края катка, под прожектором, и думал, что очень глупо было ждать, что одни мы додумаемся усложнить программы, и никто больше.

Юрка носился, вскидывая руки и эффектно встряхивая головой, казалось, он совершенно ничего не весит. Он делал дорожки, поднимая руки к потолку, как будто он видел там небо.

Он прыгал, все так же поднимая руки — как крылья.

Долбанные руки.

Сразу плюс к каждому прыжку. Даже не надо ничего переставлять и добавлять обороты.

Просто прыгай с поднятыми руками, смещенный центр тяжести, усложненное равновесие — и все.

Какой там тяжести, Юрка просвечивал. Если кто и мог такое откалывать, то только он.

— Виктор!

Я повернулся.

Юри стоял там, внизу, на лестнице к смотровой дорожке, он успел нацепить очки и куртку, обвешаться бейджами участника — наверное, его отловили журналисты.

Он смотрел круглыми глазами, приоткрыв рот, и, кажется, боялся. Может, почуял, что я боюсь.

Я не знал, как сказать ему, что у нас проблемы. Что завтра надо будет прыгать выше головы.

Это не имело смысла — прыгать выше головы надо было всегда, пока ты можешь прыгать.

Я мог прыгать, пока он мог — у него были четыре года, которых уже не было у меня. У него был тренер, которого у меня никогда не будет. У него было мое имя на коже, мое чертово кольцо на пальце, моя тема Любви в голове.

— Я тоже хотел посмотреть, но меня увели…

— Ничего нового, ты же видел Агапэ, знаешь ее, как свою.

Юри заулыбался.

Над стадионом грохнуло мое имя — Плисецкий побил мой рекорд, обскакав меня на восемь целых и три десятых.

Новый рекорд — это всегда хорошо, повод побегать еще сезон. Не только для меня.

Юри побледнел. Запнулся.

Я успел его подхватить. Придавить к стенке в проходе между двумя трибунами — в крохотный клочок тени.

— Порядок?

— Конечно.

На нас могли смотреть, это была трибуна, где сидели другие фигуристы, сюда то и дело направляли камеру, наверняка, будут искать мою убитую горем рожу, как же, рекорд просран… И это Юрочка еще растет!

Я быстро, легко тронул его губы губами — Юри судорожно вздохнул.

— Сейчас будет Крис. Пойдем, сядем.

Садясь, я видел, как Юри поглаживает кольцо пальцем. Мне хотелось накрыть его руку своей — и я сделал, как хотелось.

Сара Криспино скользнула по нам глазами — и улыбнулась так знающе, что я не мог не улыбнуться в ответ.

Юри смотрел, как Крис выезжает на лед.

Смотрел и не видел. Его взгляд замер, опустел, Юри задумался.