Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Юри был похож на меня того периода, когда я собирался катать «Ищу тебя», свою последнюю, неслучившуюся лучшую программу. Веселая такая, привлекательная со стороны, ярчайшая истерика, максимальное сияние. Как только ты обрубил в уме канаты, тебя несет, как тебе раньше и не снилось. Ты каждый раз катаешься, как в последний раз, ты шутишь, ты дерзишь и ставишь репортеров в тупик — не они тебя. Ты вызываешь у тренеров испуганное восхищение, а у фанатов — чистый, мощнейший экстаз — глядите, какой философ, какой умница, какой блестящий сукин сын, и ведь ни Бога, ни черта не боится. Юри тащился от мира фигурного катания, от меня, от себя так откровенно, как будто был здесь первый и последний день.

И я смотрел на него. Черт, я никогда еще так не смотрел, как сегодня. Юри уже сошел со льда, а я все пялился, как придурок. Если он сохранит такой настрой, если он так будет держаться — он завтра сожжет нас всех дотла.

Он захотел прогнать произвольную сегодня еще раз, прежде чем уехать со стадиона.

Пришлось подождать — зрители, участники, организаторы и съемочные группы покидали спорткомплекс крайне неохотно.

— Ты уверен? Можем завтра приехать пораньше и прогнать побольше раз, — я боялся за его самочувствие, я много раз видел, как человек выматывается, переоценив свои силы.

Что-то было не так. Кроме того, что Юри был сегодня на загляденье прекрасен, несмотря на косяк в выступлении и четвертый результат.

Нога, впрочем, унялась так же резко, как и проснулась — и если бы я, идиот, раньше подготовил почву, я бы уже на полных правах по давнему паттерну сгреб Юри в угол и спросил, что происходит, собственно. И не отвертишься, я все чувствую, вот у меня тут датчик движения, косой латиницей, как курица лапой.

Но я отложил разговор на потом.

Юри отложил мое «потом» на потом, он помотал головой и вытер шею полотенцем.

— Нет. Мне бы хотелось покататься сегодня, пока я…

— Что? Разогретый?

— Да. Разогретый, — Юри улыбнулся. — Смешное слово.

— Юри, — я поймал его за руку, погладил кольцо большим пальцем. Надо же, как я в это быстро влился, непохоже на меня настолько, что даже я удивился, а удивляться я давно отвык. — Я понимаю твои мысли, тебе надо быть уверенным в завтрашней программе, мне тоже надо, но ты никому не сделаешь лучше, если сегодня убьешься…

— Я не собираюсь убиться, Виктор, — Юри нагнулся и потерся щекой о мой кулак. Господи. — Я собираюсь убить.

Это… утешало. Да.

Мне нравился он таким. Еще больше мне нравилась мысль, что это все я виноват.

— Виктор, — он отпустил мою руку, вот и вовремя, вот и молодец, потому что, на минутку, мы тут стоим в общей раздевалке.

Что, казалось бы, спортсмены друг у друга не видели? Кроме души, разумеется.

Меня как наизнанку вывернули, нервами наружу, еб твою мать, Господи, Юри.

— Да?

— Ты не взял свои коньки?

Коньков у меня было четыре пары, две белые, две черные, они полностью повторяли друг друга, кроме цветов и назначения — две парадные, для прокатов, и две — для тренировок.

Я оставил две пары в Хасецу — тренировочные. И две, выходные, были с собой. Они остались в отеле.

— Нет, — я не помнил, чтобы Юри повредил свои коньки, я даже не сообразил, зачем он спрашивает.

— И ты не взял спортивную форму.

— Думаю, можно устроить, чтобы нам добыли и то, и другое, — я догадался. Он хотел кататься вместе. Параллельный прогон, комментариев из-за бортика ему хватало и на соревнованиях.

В конце концов, мы взяли пару для меня, и я просто снял пиджак и галстук и закатал рукава рубашки. Юри переоделся в свой старый спортивный костюм. На каток мы попали только через час. Работники катка, покрутив пальцем у виска, оставили нам две верхних рампы, которые освещали центр льда ровно и тускло.

— У нас примерно час до того, как придут уборщики и шлифовальщики.

Юри кивнул, затягивая шнурки.

— Твои брюки…

— Я не буду прыгать, — я хлопнул по бедрам. Брюки явно не были готовы к испытаниям, но я, с другой стороны, тоже был к ним внезапно сегодня не готов.

Мне хотелось в отель, в покой, где Юри, попав в свою зону комфорта, расслабится и успокоится, прекратит отыгрывать… вот это вот. Что бы это ни было.

Метка молчала, значит, не все было плохо.

Как я быстро привык на нее полагаться, вы поглядите.

Мне хотелось поговорить.

Мне хотелось показать ему буквы на своей коже, чтобы он обалдел — он наверняка обалдеет, он сядет на кровать, закроет рот руками — он часто так делал. Он, скорее всего, если не заплачет, то вид будет иметь совершенно потерянный. А потом он покраснеет. А потом… а потом дотронется, как ребенок, которому надо обязательно потрогать все руками, иначе — показалось, не было ничего. Проведет пальцами, накроет всей ладонью. И мне не будет больно. Мне будет… наоборот.

Я уже не мог дождаться. Я не хотел… здесь. Я вообще не хотел связывать это все с катанием, меня так заебал этот язык прыжков и дорожек, взглядов и терминов, медалей и программ.

Если бы я не катался, я бы не нашел Юри.

Но устать-то я мог, правильно?