Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Он сжигал меня, даже когда просто стоял надо мной на четвереньках, прогнув спину, замерев, когда я задрал на нем футболку и заскользил ладонями по груди и животу.

Лед меня бесил. Нельзя было двинуться нормально, нельзя было перевернуть его и уронить на спину, нихрена было нельзя.

Юри зашипел, прикусив губу, когда я царапнул его затылок, спустился пальцами по спине.

У него стоял, натягивая просторные тренировочные штаны, у меня тоже в глазах темнело — брюки на мне были узкие, пригнанные точно по бедрам. Издевательство.

Я уже сам никуда не хотел, я уже совсем не возражал. На льду? Пожалуйста, действительно, почему бы и нет, давай все измажем, давай уже не оставим ни тебе, ни мне ни местечка, куда можно сбежать, где можно не думать о нас с тобой. Очень умно, Юри. Сам придумал?

Юри дрожал, у него, наверное, устали колени и ладони онемели, которыми он в лед упирался, а еще он всхлипывал, когда я хватался за его шею и приподнимался, чтобы поцеловать.

— Ты же совсем поехавший, Юри, никакого терпения, чем тебе плоха койка?

— Не надо, — просипел Юри.

— Чего не надо?

— По-русски, — он глянул на меня так, что я чуть не дернулся бедрами вверх, и мне бы хватило, твою мать, чтобы кончить только от этого, — не надо… по-русски.

— А. Вот оно что. Да без проблем, как скажешь, — я заговорил прямо в его ухо, потом укусил, нарочно, побольнее, и забрал волосы на затылке в кулак.

Юри расстегивал мои штаны. У него тряслись руки — нет, он трясся весь, мелко-мелко, так заразно, так отчаянно.

— Подожди, — я это почти провыл. — Коньки надо снять.

— Черт с ними, потом, — Юри не стал стаскивать с меня штаны, спасибо ему, пожалел мою бедную задницу. Холода я уже не чувствовал в любом случае. Юри просто приспустил мои брюки, вытащив член, оттянул трусы поудобнее и насадился ртом, скользя языком широко и мокро.

Больной. На всю башку больной, где ж его носило столько лет, как же я так…

— Сними коньки, — я не удивлюсь, если прокусил губу к чертовой матери, так было хорошо. — Юри, сними с меня коньки, пожалуйста, сейчас…

И штаны, и носки, посмотри на мою ногу, потрогай, погладь, поцелуй, исцарапай, если хочешь, Господи…

Я спустил ему в горло, не закончив фразу. Докатился совсем.

Юри тяжело дышал, уткнувшись лбом в мой живот, и тихо-тихо ахал, когда я перебирал волосы на его затылке. Его перетряхивало даже от легкого касания.

Идиот бы уже догадался.

В самом деле.

Хотя… я столько времени идиотствовал со вкусом и профессионализмом героя мелодрамы, мне ли говорить.

— Юри, ты…

— Я все.

— А.

Я закрыл лицо руками — рампа высоко над головой выжигала глаза, ощущалась как направленный прожектор. Хороши мы были, наверное — расхристанные по льду, потные, в горизонтальной, так сказать, поддержке.

Не надо так думать. Не надо об этом думать.

Зачем ему вообще приспичило?

Он был такой же озабоченный, как и я, это я уже выяснил, но это мне обычно надо было здесь и сейчас, его кайф был, наоборот, в томлении, в ожидании. Ехать с ним в лифте или идти рядом уже было чем-то непристойным.

А тут… Без предупреждения, без намека, наотмашь. Завалил, самым натуральным образом. По ногам и рукам скрутил.

Он застегнул на мне штаны, приподнялся и поцеловал в сложенные на лице руки — в каждую костяшку. Тронул горячими губами кольцо.

— Сколько прошло времени?

— Не знаю. Но надо бы собираться.

— Да, — Юри обнял меня, лег сверху. — Точно.

Идти не хотелось. Шевелиться не хотелось.

Не знаю, сколько мы так лежали, чудо, что никто не вошел. Камеры были отключены — я убедился в этом, заказывая каток, местным ребятам было ничего для нас не жалко, даже безопасности, они любили катание намного больше тех, кто катался — мне никогда было не понять такого.

— Что ж ты делаешь, а?

Юри поднял голову, заглянул в мое лицо.

— Что?

— Ничего. Пойдем, правда пора, — я сел и, чтобы хоть как-то сделать то, что мы сделали только что, обоснованным, ляпнул: — Следующую программу можно открыть и закрыть лежа. Кто-то уже так делал, оно всегда выстреливает, а главное, ты представь, выходишь ты такой на лед и ложишься. Эффектно.

Юри сел на пятки, разглядывая меня. Погладил мое колено. Улыбнулся.

— Виктор, нам надо поговорить.

Ух ты, правда?

Неужели.

Скажи мне сейчас, что ты думаешь о том же, о чем и я, что ты тоже давно догадался, что ты где-то видел, как я погано расписываюсь, что не может тебя так крыть, если тебя трогает за нежное место кто попало…

— Да, — я погладил его щеку. — Это верно. Нам очень надо поговорить. Здесь?

— Нет, когда мы вернемся в отель.

Юри улыбнулся и поцеловал мою ладонь.

Да что ж ты творишь, Господи.

— Убит, — пробормотал я. Юри моргнул:

— А?

— Ты обещал, что идешь не убиться, а убивать. Хэдшот.

— Ох, — Юри смешно дернулся. — Да. Я… я рад.

Рад он. Сволочь.

— Нам придется прийти на репетицию завтра пораньше.

— Да, — Юри закивал, радуясь смене темы. У него горели уши. В этом был весь Юри. Сначала он нагибает, где хочет, а потом стесняется. — Я все-таки хочу полностью прогнать программу.

Это ведь теперь я покраснел, черт.

Он умудрился сломать мне в трех местах даже слово «программа».