Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Юри выехал на лед, он никуда не торопился, дорожку сделал медленную и внятную, вкрадчивую, глядя под ноги, отставив руки назад, напрягшиеся до дрожи.

Я смотрел.

Эта дорожка была из середины произвольной, Юри ей особенно гордился.

Юри остановился, а потом оттолкнулся и понесся к другому концу арены, набирая разгон. Он собирался прыгнуть.

Тройной тулуп, легкий, чистый, без помарок.

Я помнил, что выносливость Юри — его самое сильное качество, ни одну из его ошибок нельзя было списать на усталость физическую. Я давно понял, что косячит он только тогда, когда в голове раздрай.

И все равно хотелось спросить — как ты после выступления?

Неужели тебе не хочется лечь, вытянуть руки и ноги, поесть?

Юри остановился у бортика и привалился, упираясь руками. Я смотрел на его спину под футболкой. Лопатки ходили от дыхания.

— Теперь ты. Пожалуйста, — голос у Юри был хриплый, наждаком по коже.

— Хочешь посмотреть на меня?

— Хочу.

Юри обернулся, оттолкнулся от бортика, качнулся вперед.

Я разогнался и прыгнул, без разогрева, без растяжки — я был уверен, что упаду, но сальхов получился аккуратный. Я побаивался опираться на правую ногу — но она не болела. Совсем.

Юри смотрел расширившимися глазами, он забыл снять очки.

— Еще.

Он должен был точно знать, как его слова работают. Конкретно это слово. Нельзя пользоваться такими — на грани фола — приемчиками интуитивно, только со злым умыслом.

Я облизал губы — смотришь, да? Отлично.

Я сделал кораблик, потом каскадом — тройной тулуп и лутц. Ногу кольнуло, я качнулся.

Когда я повернулся, Юри был ближе, чем я запомнил. Он подъехал бесшумно, остановился вплотную, и черт, он же не был совсем идиот!

— Ты знаешь, да, что скорость движения конька в развороте при выходе из прыжка примерно шестьдесят километров в час? И все тебе в живот прямо лезвием…

— Виктор, — Юри поймал мою руку и потянул, разгоняясь, я покатился следом, разрешая вести, я чувствовал кольцо на его руке.

Он отпустил меня, и мы сделали параллельную дорожку, два кораблика, либелу, флип — я следил, чтобы он был достаточно далеко.

Я позволил себе катиться, как придется, бездумно, как на душу ляжет.

Юри на своей половине делал то же самое, и я задумался, стоит ли с ним вообще говорить о метках? Такое ощущение, что он и так знал. Он не отставал ни на секунду, он повторял все с ювелирной точностью.

Да ну, бред. Никто не читает мысли.

Юри отдыхал, обняв себя руками и подняв голову к потолку. Я следил за ним, скосив глаза, чувствуя, как намокает рубашка между лопаток, и как неудобно трут брюки, пошитые совсем не для катка.

Он повернул голову и посмотрел на меня. Оттолкнулся, уронив руки, медленно поехал ко мне, я поймал его за плечи вовремя, чтобы он меня не сшиб — скорость уже разошлась.

Юри был весь горячий, разогретый прокатом, лоб влажно блестел, волосы все еще были убраны назад, сцепленные остатками геля и лака.

Он поймал мое лицо ладонями, скользнул по шее, по плечам, огладил руки и задел кончики пальцев.

— В чем дело?

— Ни в чем, — Юри моргнул, включая дурочку, улыбнулся. — Все хорошо.

Ладно. Скажешь потом. Может, наши «потом» даже совпадут — да, я уже был избалован связью.

Какой там, я был ебанут, как человек, который очень долго себе что-то запрещал, а потом сорвался, мне мерещились доказательства в любой ерунде, когда мы смотрели друг на друга, когда мы, казалось, думали одинаково.

Или об одном и том же. Вот как сейчас.

Я качнулся — он поймал, притянул, поцеловал куда-то мимо рта, в щеку, в висок, обнимая за голову и ероша мои волосы.

Как шею свернуть хотел, ей-богу.

Тыкался в лоб, прижимался к шее, скользил губами по линии подбородка, на запчасти разбирал и каждую рассматривал.

— Юри, — я задохнулся от такого напора, — Юри.

Юри потянулся и поцеловал в губы, перехватил свое имя, почти укусил.

И опустил руку сразу, сдавил прямо через штаны. Я, кажется, вскрикнул в его рот — я не помню и не понял, так в голову дало все и сразу.

Юри осел на лед и потянул меня вниз, к себе, потом толкнул в плечи, обхватив рукой за затылок. Он хотел, чтобы я улегся на лед.

— Прямо так?

— Да, — Юри согласился, даже не покраснев. — Так.

Он был такой дурной, что я больше спорить не мог. Лед жег лопатки через потную рубашку, Юри придерживал мою голову, чтобы я не разбил, так же бережно, как грубо придавливал меня, терся всем телом, бедра к бедрам, коньки неуклюже сталкивались, цеплялись друг за друга.

— Юри, погоди, мы так покалечимся.

Это было что-то совсем запредельное, больное — он всерьез собрался на льду трахаться?

Проблема с Юри была в том, что он всегда говорил всерьез. Шутил он очень редко и внезапно настолько, что это скорее было исключение, подтверждающее правило.

Он задыхался, целуя меня, подбородок, шею, грудь под рубашкой. Скользнул носом по соску через ткань, и меня вдруг подбросило. Я все-таки приложился башкой.

— Юри, блядь!

— Подожди, — он появился в поле зрения, красный, с огромными шалыми глазами, — сейчас.

— Вернись, — я не дал ему опять куда-то деться, сгреб за волосы, чувствуя, что склаблюсь до ушей, когда он задышал чаще, выгнулся. Вот так лучше. Засранец.