Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

Да только жить-то на свете так легче, знать, что надо быть готовым, следить за собой, дожидаться…

Не для себя катаются. Для кого-то.

Да он молится на тебя. Ты нашел алтарь уже?

А чего ты сюда тогда вообще подорвался?

А просто талант и потенциал фигуриста не могут считаться достаточным поводом?

Тебе не хочется слушать мою историю?

Мне хочется, Юри. Мне хочется так, что самому страшно.

— Давно ты это решил? — я говорил удивительно ровным голосом для человека, который только что орал. Юри, наконец, «прорезался», заморгал, задышал часто, сдвинул брови.

— С самого начала. Я знал, что это только до Финала. И в Москве решил, что уйду в любом случае, чем бы дело ни кончилось.

— Почему ты вообще согласился?

— Потому что ты приехал, — Юри уронил голос до шепота. Потом закрыл лицо руками. — Ко мне. В Хасецу. Ты бросил тренера, и катание, и я… Как я мог тебе отказать?

— Потому что ты смотрел на меня всю жизнь.

— Да.

— Ты ни разу не спросил, почему я приехал.

Юри убрал руки, уставился огромными глазами. Снова глупо моргнул. У него запотели очки.

Я скатился с него, отодвинулся как можно дальше. Если я сейчас куда-нибудь не денусь, если он куда-нибудь не денется, я его трахну, или он меня, и на этом все закончился.

Юри снова будет вести себя, как в последний раз, и еще один заход в таком миноре… нахуй.

Не смогу я.

Мы оба дышали, как после кросса.

— И сейчас не спросишь.

— Я не знаю, — Юри лежал, глядя в потолок. — Я всегда боялся гадать, что в твоей голове.

На свою голову глянь, идиот. Ты там вообще бываешь?

Я не мог на него злиться. Не имел права.

Боялся он. Можно подумать, я не боялся.

Ладно. Я не боялся. Я ехал как раз с этим расчетом, потому что я не планировал принимать отказ, какой мог быть отказ? Я — Никифоров. Он — Кацудон.

Теперь он шлет меня в задницу. Ты — Никифоров, ты и катайся. А я Кацудон. Я буду сидеть у себя безвылазно. Спасибо, ты нас шикарно поразвлек за этот год. Угробил восемь месяцев жизни, отличный был творческий отпуск, спасибо, что провел его со мной, — я прямо слышал, как это ворочается в голове Юри. А теперь вернись, где был, и делай то, что у тебя получается лучше всего.

Мне так остро хотелось удавить его.

Неужели я был настолько… совсем никакой, неужели ему не хотелось кататься так же, как мне хотелось, глядя на него?

Он же говорил, что начал карьеру в спорте, посмотрев мое выступление! Какого черта живой я рядом не подхожу, какого черта, Юри? Давай наймем еще хореографа, давай возьмемся за четыре четверных в короткой, давай подсушим тебя, хочешь? Ты полегчаешь, стесаем мягкость, заточим движения, как бритву, раскрутим нового, железного Юри. Проебем фишку — сделаем новую. Будешь не Эрос, будешь Катана.

Почему мы все это не обсудили даже?

Я вдруг вспомнил кое-что. Рассказ Юри о том, как у него не получалось с девушками в юности. Как он отталкивал человека всякий раз, когда к нему пытались тянуться, всякий раз, когда пытались его пригреть, обнять, помочь… Как он был неизменно одинок в толпе горячо любящих его людей. Я вспомнил Челестино, который бился, тряс, тормошил, он ведь ему хорошую программу ставил! И потом все хотел откачать, наверное, тоже планы на будущий сезон строил.

Юри смылся, ничего не объясняя. Он предпочитал быть один.

Я всегда принимал этот факт с недоумением и пытался с ним бороться, никогда не думая, что сам попаду в эту толпу и ее возглавлю.

Кого он ждал тогда? Кто ему вообще был нужен? Я так разогнался, что мне ни разу в голову не пришло, что меня могут послать.

Мне вдруг захотелось заржать в голос, по-мудацки. Я же несколько часов назад думал о том, что Плисецкому полезно быть отшитым, что теперь он будет кататься, как проклятый, и да, он ведь катался, моя теория работала, почему она, собственно, не будет работать на мне?

Я послал Якова. Я должен буду вернуться к нему и попроситься обратно. Яков, ты был прав, а я нет, я крайне плохой тренер, потому что Юри решил наш контракт не продлевать.

Контракт. У нас даже его не было, какого хрена он вел себя так, как будто был?

— Давай ты не будешь спешить с решениями, ладно? Доживем до завтра. Подумай еще раз, Юри. Пожалуйста.

Я был ужасен. Я все больше я думал о том, как вломился в жизнь Юри, как не оставил выбора, не оставив его в своей голове даже. Как… как пьяный мужик в женскую баню, не в дверь, а в окно. Без альтернатив. Я приехал, где тут коня привязать? Да поживее, Виктор Никифоров на дороге не валяется.

Юри повернул голову, разглядывая меня. В его глазах мелькнуло что-то странное, а потом он «спрятался» за очки.

Господи, ненавижу очкариков. И людей с плохим зрением. И японцев, говорящих только по-японски и по-английски. И то задницей.

— Ты тоже. Подумай, Виктор, ты ведь хочешь кататься, и…

— Не решай за меня, — я почти гаркнул, и Юри замолчал. Потом медленно сел.

— В любом случае, спасибо тебе за все, — он обернулся и улыбнулся, криво, мертво.

Я видел, как он гладит пальцем свое кольцо, пока идет к двери.

Он идет к двери.

Можно же было просто кровати раздвинуть.