Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

1840-е гг. считаются «новым и самостоятельным периодом в творческой биографии» Жуковского[622]. Они «ознаменовались особым интересом Жуковского к мировым образцам эпоса»[623]: в кругу внимания поэта-переводчика оказываются «Потерянный рай» Дж. Мильтона, «Божественная комедия» Данте, «Одиссея» Гомера и другие произведения. Как пишет А. С. Янушкевич, параллельно с работой над переводами «в письмах к Плетневу, Уварову, И. Киреевскому Жуковский развивал теорию “повествовательной поэзии”, говорил о сближении поэзии и прозы. Он ищет свою форму национального эпоса – материал для “гуманистической проповеди”»; «Важнейшим этапом на пути реализации концепции эпоса стали переложения образцов восточного эпоса: “Наль и Дамаянти” <…> – отрывок из древнеиндийского эпоса “Махабхарата”, и “Рустем и Зораб”…»[624]

Размышления о национальной эпической форме в литературе нашли отражение в полемике вокруг «Мертвых душ» Н. В. Гоголя[625], с которым Жуковский был дружен и чье творчество вызывало у него чувство духовной близости. Суждения о соотношении лирического и эпического начала публикуются в периодических изданиях, и в 1850-1870-х гг. в статьях, посвященных Некрасову, нередки слова «писатель» и «повесть» (жанр эпического рода) применительно к его поэтическим произведениям, «проза» применительно к его поэтическому языку. Соотношение лирического и эпического начал – одна из серьезных проблем в изучении творчества Некрасова. Поэтому художественные искания Жуковского – поэта, обратившегося к поэтическому переводу эпоса разных народов, – и осмысление его творчества современниками – магистральное направление в изучении критического восприятия Некрасова. Но для критики, включая пока и самого Некрасова, поэтические переложения эпоса, выполненные Жуковским, – в первую очередь образцы художественной формы, литературного мастерства, но не соотношение родов литературы.

В 1849 г. в статье «Обозрение русской литературы за 1849 год» Некрасов обращает внимание читателя на новый поэтический перевод эпоса, сделанный Жуковским:

«Самым замечательным явлением в области изящной литературы прошлого года была, бесспорно, “Одиссея” в переводе В. А. Жуковского, – как по своему поэтическому достоинству, так и потому, что подала повод к множеству отзывов, заметок, статей. Тотчас после этого “Обозрения” мы напечатаем давно обещанную статью об “Одиссее” с подробным обозрением всего, что говорилось о ней, и тогда читатели увидят, что ни на один месяц не прекращались в 1849 году толки об “Одиссее”. Уже это одно указывает на важность труда нашего знаменитого поэта» (XII-2: 114, 328–329).

В суждениях Некрасова прослеживается влияние Белинского, который в 1844 г. выступил с краткой статьей, посвященной «Налю и Дамаянти». Достоинства перевода Жуковского Белинский оценил высоко. Но, рассматривая его с позиций полемики о западничестве и славянофильстве, он считает «индийскую поэму» «просто – сказкой», «изложенной поэтически», и противопоставляет «азиатское» мировоззрение европейскому, называя «Илиаду» его «младенчеством», «из которого развилась» его «возмужалость»[626]. Некрасов, по-видимому, вслед за Белинским воспринимает древнегреческий эпос как культурную основу европейской цивилизации, а «индийскую сказку» – как поэтически изложенную экзотическую историю о нравах и страстях.

Стихотворная пародия «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна» также напоминает о рецензии Белинского, в которой говорится, что в «Нале и Дамаянти» нет «характеров», «личности»[627]. Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна наделены телесностью и желаниями, но не «характером». Некрасов явно следует гоголевской традиции. Гоголь, по-видимому, понят им как сатирик. Но суждения Белинского о сатире в статье, посвященной «Мертвым душам», возможно, еще не осмыслены Некрасовым в полном объеме: