Некроманты

Одинцов повернулся и пошел к троллейбусной остановке, прибавил шаг, заметив колыхание проводов – едет. Услышал, как обиженно фыркнул за его спиной угодливый Сашка Мунин. «Эх, молодость, – усмехнулся про себя Игорь. – Нельзя забывать, какой у некромантов слух. Я ведь и припомнить могу». Игорь был даже рад, что удалось так просто отделаться от любопытного Сашки. Над делом стоило крепко подумать, а сделать это под сорочью болтовню Мунина удалось бы едва ли. Можно было обсудить дело с Хугиным, но тот считал своего шефа едва ли не богом, поэтому стоило Одинцову завести с ним разговор о деле с глазу на глаз – тотчас начинал заикаться так, что не мог связать пары слов. По большому счету, для обсуждения дела Игорю не нужен был собеседник – скорее слушатель, от которого требовалось лишь стать молчаливой чашкой Петри, в которую некромант помещает, критически разглядывая, мысль за мыслью. Стать зеркалом, стоя перед которым эксперт с хирургической отстраненностью оперирует сложившуюся в собственной голове картину мира. Последние пятнадцать лет у Игоря был такой собеседник – коматозный пациент палаты номер двенадцать Алексей Ильич Лысов.

Зеленый троллейбус с рекламой сока на правом борту со вздохом распахнул двери. Игорь пристроился у окна, поставил на колени сумку, задумался. Он не слышал, как закрылись двери, не почувствовал, как качнулся салон – ухнул в сон, как в нору. На этот раз снилось что-то совсем смутное. Незнакомые люди в погонах приказывали ему загнать в снежное поле очередного врага. Но врагом оказался Лешка Лысов. Тот, беспокойный, как при жизни, расхаживал по тесной камере, дожидаясь смертельной инъекции.

– Чем ты провинился-то, Леха? – спросил Игорь, приникнув к прутьям решетки. А Лысов все ходил по камере из угла в угол, не приближаясь к другу.

– Отпусти, Игорь, – попросил Лысов тихо. – Я сам уйду. Только до снега меня проводи, а уж там – до Дворца рукой подать. – Алексей невесело усмехнулся. Вытянул вперед руки, и они тотчас превратились в собачьи лапы. – Отчего ты меня держишь?

«Не я…» – хотел сказать Одинцов, но Алексей не слушал – все мерил шагами камеру, обрастая светлой шерстью – уже на четвереньках.

– А если я отпущу, ты расскажешь, что там? – прошептал Одинцов. Лайка склонила голову набок, словно спрашивала: «Где – там?»

– В Ледяном Дворце? – уточнил Игорь. Мысль, что, отпустив Лешку, он сам окажется в такой же камере, не пугала. Разве ж свободен он был последние пятнадцать лет?

– Да я и так скажу, – прозвучал в голове голос Лешки. – Наклонись поближе.

Одинцов приблизился. Лысов положил на плечи друга собачьи лапы. Лизнул в лицо.

– Мужчина, вам плохо? – спросил встревоженный женский голос, и что-то холодное снова коснулось щеки Одинцова. Едва он открыл глаза, кондуктор, миловидная дама в форменной куртке, тотчас отдернула руку.

– У вас жар, – проговорила она с жалостью. – Давайте, я позвоню, мы вас у станции «Скорой помощи» высадим, а они подхватят. Укольчик сделают. Вы понимаете меня?

– Это не у меня жар, а у вас руки холодные, – пробурчал Одинцов, раздраженный тем, что снова заснул, и неуместным участием кондукторши. – До второй клинической долго?

– На следующей выйдете, – бросила дама и удалилась в другой конец салона.