Некровиль

– Извини, corazon, но девушка должна уметь постоять за себя, – сказала Миклантекутли и побежала.

Она добралась до двери офиса маршала. А потом Сантьяго увидел, как она пошатнулась, ее руки в перчатках схватились за воздух: солнечно-красный/кроваво-красный наконечник копья пронзил мясо, кожу и сетчатую майку, вышел на свет. Миклантекутли рухнула на дощатый настил, вцепившись пальцами в древко.

– Господи, господи, господи… – прошептала она.

– Миклан! – завопил Сантьяго. И не думая, ничего не просчитывая, в чистом животном порыве оказался рядом с ней. Потянулся к ней.

Что-то мелькнуло.

Боль – белая вспышка шока и экстаза. Снаряд бросили с мастерской точностью. Его левая рука оказалась пригвождена к дощатому настилу метром полированной, отточенной стали, вонзившейся в основание третьего и четвертого пальцев. Он забился, задергался, попытался вырвать копьецо, снедаемый бесплодной жаждой свободы, как у пойманного в капкан животного, и колючая сталь скрежетала по предплюсневой кости. Кровь, его собственная драгоценная, священная кровь пролилась на выветренные доски.

Бледные Всадники приближались. Половина солнца поднялась над горизонтом.

Миклантекутли что-то бормотала на своем копье, обезумев от боли. Над ней стояла охотница. В последний раз, когда Сантьяго видел эту женщину, она выглядела жалкой кучкой камуфляжной кожи в озере собственной крови. Всадница опустилась на колени рядом с Миклантекутли; кончики ее длинных волос испачкались в крови. Женщины поцеловались. Затем всадница встала и вонзила длинное тонкое копье в горло Миклантекутли.

Она подождала, пока Миклантекутли не перестанет двигаться, а затем еще немного, прежде чем выдернуть оружие. Свирепо улыбаясь, охотница нарисовала узор острием копья прямо в воздухе перед глазами последней жертвы. Капающая с наконечника кровь оставила идеограммы на груди Сантьяго. Сантьяго попытался отползти, но пронзающее руку копье было неподвижной осью, которая и пригвоздила его к земной поверхности. Окровавленный наконечник загипнотизировал его.

– Прошу вас, – взмолился он, прижимаясь к иллюзорному Старому Голливуду из дранки и холста. – Прошу вас!

Он не мог придумать никакой другой просьбы. Бледные Всадники рассмеялись. Женщина провела кровавую черту через его лоб и пересекла ее второй, вниз по носу, через губы, подбородок и горло. Острие копья уперлось во впадину над грудиной. Он почувствовал, как колючки впились и разорвали мягкую плоть, когда женщина чуть надавила. Расширяющееся пятно тепла и влаги: его мочевой пузырь капитулировал. Сантьяго позабыл о достоинстве, здравом смысле, языке, человечности – обо всем, кроме желания не умирать.

– Нет! – взвыл он, не чувствуя, как слезы текут по щекам. В какой-то момент он обгадился, но и этого не ощутил. – Нет! Позвольте мне жить, пожалуйста, я хочу жить. Я хочу жить! Я хочу жить!

День

2 ноября

Теперь не было стыда. Гордости. Угрызений совести. Хладнокровия. Только желание продолжать быть.

– Я хочу жить. – Он знал, что слова были всего лишь сентиментальной болтовней, порождением слез и боли. Беспримесной. Бессмысленной. Он бы взял все, за чем охотился столько лет, и до последнего миллиграмма променял на единственную секунду зловонной, мясистой, мясной жизни. – Я хочу жить.

Время. Время было узором, вытатуированным на ткани пространства окровавленным наконечником копья. Планковское время: каждый квантовый хронон – удар алой стали.

– Я хочу жить.

И копье убралось от его горла, как будто никогда не существовало. Бледные Всадники отступили, опустив оружие, превратились в частокол из силуэтов. Между ними он узрел лик своего спасителя. Он увидел тонкую полоску чистого неба между нижней частью солнца и горными вершинами.

И снова Бледная Всадница склонилась над ним. Она улыбалась. Сантьяго не понял ее улыбку. Сантьяго не понимал ничего, кроме своих непосредственных ощущений. Свет солнца, прохлада рассвета, запах дыма, звук отдаленного уличного движения.

Чудовищный, ужасный, изумительный взрыв боли: Бледная всадница, все еще улыбаясь, приложила указательный палец к его губам и свободной рукой вырвала зазубренное копье из ладони.

Прекрасная, кровавая, всепоглощающая чернота беспамятства.

Их доброта ошеломила его. Они остановили кровотечение, стерилизовали рану, перевязали, обезболили, приклеив анальгезирующий пластырь.

Странное милосердие охотника: лечить существо, которое убиваешь.

Два непоправимо искалеченных пальца они аккуратно ампутировали. Никакой боли. Ничего. Если бы не эти недостающие пятнадцать сантиметров тела, Ночь мертвых могла бы показаться неудачным виртуальным трипом.

Возможно, в этом суть: должно остаться напоминание. Реальность причиняет боль. Реальность убивает.