Некровиль

Миклантекутли. Ананси. Анхель. Асунсьон. Дуарте. Он остался один. Улица, на которой его бросили Бледные Всадники, пестрела последними утренними мигрантами. Пошатываясь, все еще под кайфом и немного не в себе, Сантьяго двинулся против потока, внутрь, а не наружу. Лосось плывет вверх по течению. Он знал, где находится. Он знал, куда ему нужно попасть, прежде чем он сможет повернуть и побежать по течению, прочь от сердца некровиля.

Вдоль бульвара каждая пальма представляла собой безголовый дымящийся стебель, скрученный и обугленный, как сгоревшая спичка. На крышах большие киноэкраны складывались, серебристые бутоны ночных цветов закрывались в резком свете дня. Прекрасные тела мертвецов расположились в стратегических позициях на балконах и верандах; греясь, впитывая солнце, фотосинтезируя и накапливая энергию для ночных приключений.

Сантьяго продолжил идти вверх по течению.

Возле заведения Тупицы Эдди была уличная вечеринка. Большая часть cuadra барабанила, танцевала и передавала по кругу трехлитровые пластиковые бутыли домашнего рисового пива.

– Что происходит? – спросил Сантьяго у высокой китаянки с красным, золотым и зеленым барабаном на бедре.

– Мы победили, мы свободны, мы победили! – кричала она.

Танцоры, одетые в эклектичные обрывки чужих костюмов, аплодировали и обливали друг друга рисовым пивом. Низко над головой пролетел конвертоплан. Онемевший от противошокового и анестетиков, Сантьяго проскользнул между припаркованными трейлерами в заведение Тупицы Эдди. Столы были убраны: на все еще влажном бетоне тела двигались под музыку импровизированного ансамбля снаружи. Все Бледные Всадники были там. Сантьяго узнал женщину, которую видел убитой, которая вонзила копье в горло Миклантекутли и пощадила его, когда взошло солнце. Они улыбались, они смеялись, они пили спиртное из бутылок, которые Тупица Эдди постоянно пополнял, они передавали косяки друг другу и друзьям.

Сантьяго знал этих друзей. Дуарте и desconfigurado Асунсьон. Эктоморфная Анхель, еще более призрачная при свете дня. Ананси, мистическая адептка боли; странно милая и уязвимая в своей кожаной одежде.

И Миклантекутли.

Он видел, как Миклантекутли и Бледная Всадница неудержимо смеялись, дурачились и поливали друг друга крепкой выпивкой Тупицы Эдди. Он увидел, как Миклантекутли сняла куртку с изображенными на ней лицами духов. Мелькнули обнаженные груди. Он увидел, как Миклантекутли и Охотница обнялись и поцеловались.

Он вспомнил Миклантекутли на крыльце в Тумстоуне; ее горло, месиво из крови и хрящей.

Он посмотрел на свою уполовиненную руку. На призраки пальцев. Увидел, как Миклантекутли с неприкрытым восторгом притянула к себе Бледную всадницу. Повернулся и пошел прочь, к светлеющим холмам.

Для столь хорошо сложенного мужчины Камагуэй весил очень мало. Природной силы Нуит хватило, чтобы поднять и пронести его по теплой траве в прохладу монастыря, где ждала женщина в белом. Она разговаривала с ним. Шутила. Смеялась, улыбалась. Она была рада за него: слабости и изъяны плоти позади. Началась настоящая жизнь. Она не оплакивала смерть, она праздновала рождение.

Женщины Дома смерти улыбались, зная толк в счастье, пока вели ее в зал воскрешения.

– Хороший день для смерти, – сказала высокая чернокожая женщина, когда ее помощники раздели тело. Нуит сложила одежду, поглаживая мягкую сетку и теплую кожу, прижимаясь к ним щекой, пытаясь уловить слабый, исчезающий запах камагуэйности.

Нуит подняла его, чтобы поместить в резервуар. Черные иглы укололи ее плоть. Уродливые. Мерзкие. Резервуар Иисуса смоет их прочь. Смоет их, смоет болезнь и неправильность и восстановит его таким, каким он мог бы быть, каким он должен быть. Идеальным. Целым. Здоровым. Она поцеловала его.

Влюбляешься в клиентов, Нуит[215]?

Она держала его за руку, пока опускающаяся крышка не вынудила отпустить.

Руки Яго крепко обнимали ее, широкая, твердая грудь под головой мягко поднималась и опускалась при дыхании, бритая кожа была гладкой, нежной, как ткань на щеке, и щетина, скользя по нервным окончаниям, пробуждала в теле волну наслаждения. Она пошевелилась, не отлипая от его тела, ей было так тепло и удобно. Она прижалась приоткрытыми губами к его боку.

И вспомнила, где находится.

И поняла, что делает.

А потом обнаружила, что также обнажена, их вирткомбы превратились в мягкое овальное покрывало, выстилающее терракотовое гнездо, в котором они лежали.

И это было хорошо. Это было неописуемо славно, и ряды терракотовых божков с разинутыми ртами и лицами цвета охры смотрели сверху вниз, как она лежит рядом с безволосым мертвецом.

А в это время сражались космические флоты, рушились корпорады, отменялись несправедливые законы, умирали старые короли, рождались новые королевства, на трон садились новые принцы, прибывали послы из иных миров, восставали некровили, горели пальмы, и День мертвых бушевал на холмах Старого Голливуда.

Йау-Йау перекатилась на бок.

– Яго, – прошептала она, уткнувшись лбом в его грудную мышцу, – я не могу остаться.