Некровиль

Йедден вновь ненадолго вернулся в реальность межзвездного полета. Продолжая ощущать внутри себя отголоски мелодий, он вообразил, что прослезился. Гимны Баррант-Хой могли длиться несколько дней, хоралы – неделями. Йедден затерялся в музыке. На миг он испытал отвращение к своему телу из льда и сгустков энергии, такому жесткому и колючему. Корабль преследователя был оснащен межзвездным прямоточным двигателем, который сообщал о своем присутствии на тысячи кубических световых лет. Грубая и изначально медленная штуковина; зато, в отличие от Йедденовского скалярного двигателя, прямоточный был легким и питался подножным кормом[256]. Преследователь, как и Йедден, наверняка был призраком, записанным на квантовом чипе из бозе-конденсата[257], обитающей внутри огромного привода разумной частицей. Охотник приближался, но степень сближения не превысила расчеты Йеддена. В межзвездной войне убивает лишь просчет. Уравнения строги, но справедливы.

Двести три года до кульминации. Осталось недолго; может, этого хватит, чтобы враг ослеп от жадности. Просчеты и самообман – главные космические убийцы. И еще удача. Два века. Времени хватит, чтобы перевести дух.

Среди всех миров был один, который Йедден не осмеливался навещать: бледно-голубая слеза Тея. В перекрывающихся спиновых состояниях были записаны все жизни, которые он мог бы прожить. Возлюбленные, дети, друзья, радость и рутина. Там были Пужей и Кьятай. Он мог изменить их на свое усмотрение: Пужей стала бы верной, Кьятай – Многообразным, не Одиночкой.

Одиночество. Он теперь понимал, что это такое: теперь, когда был в пути уже восемьдесят лет и много десятилетий отделяли его от отдыха.

* * *

Все случилось на удивление безболезненно. Когда в клетки тела Торбена вторглись наночастицы, на которые распалась Сериантеп, когда они разбирали его на части и собирали заново, когда считывали и копировали его коннектом – ни на миг не возникло ощущения, что плотский Торбен исчез, а появился нанотехнологический. Боли не было. Никакой боли, только ощущение чуда, бесконечных и безграничных возможностей, нового рождения – или, как ему казалось, антирождения, возвращения в первозданные соленые воды. Пока шар из перемешанных наночастиц, трепещущий, как девичья грудь, неспешно опускался к внутреннему океану, Торбен продолжал думать о себе как о человеке, личности, теле. Затем они с Сериантеп ударились о поверхность воды, лопнули и растворились в море бурлящих частиц, голосов, самостей, воспоминаний и личностей – все это обрушилось на него со всех сторон с грохотом прибоя. Каждая жизнь была до предела детализированной. Чувства, выходящие за рамки привычных пяти, одаривали его нескончаемым потоком ощущений. Он не испытывал подобной близости с Сериантеп. Он был в этой Евхаристии одновременно прихожанином, хлебом и вином. Он понял, что анпринское правительство (теперь стало ясно, почему переговоры с Теем получились такими затяжными и бестолковыми: у представителей двух рас почти не было точек соприкосновения) изучает его, чтобы составить подробную карту Тея и его жителей… точнее, Аспектов одного физика-теоретика, интроверта. Музыка. В основе бытия лежала музыка. К тому моменту, когда он это понял, анпринское обиталище «Тридцать три: покой внутри» в компании пятисот восьмидесяти двух таких же преодолело расстояние в сто девятнадцать световых лет и приблизилось к системе Милиус-1183.

Сто девятнадцать световых лет или восемь субъективных месяцев: за это время Торбен Рерис Орхум Фейаннен Кекджай Прус Реймер Серейен Нейбен перестал существовать. В рое наночастиц время, как и личность, менялось по воле субъекта. Индивиду, который теперь называл себя Йедденом, казалось, что он провел двадцать лет переосмысленного субъективного времени среди анпринов и прославился как физик с глубоким и нестандартным подходом. Такая жизнь лишь отточила его инстинктивную способность видеть и воспринимать числа. Его озарения и открытия были поразительными и творческими. Когда «Тридцать три: покой внутри» вместе с остальным флотом проникла в систему Милиус-1183 и вышла из режима релятивистского полета на краю облака Оорта, он сделал формальный запрос о персональном ледяном корабле. Большом и красивом, с внушительным запасом топлива, чтобы изучать искажения топологии пространства-времени, ответственные за колебания орбиты кьюбивано[258] во внутренней части пояса Койпера, на протяжении нескольких лет, десятилетий, целого века, а потом вернуться домой.

Потому он и пропустил аннигиляцию.