Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Государь в бытность свою в Нижнем сказал, что он будет завтра в Кремле, но чтоб об этом никто не знал. Бутурлин созвал всех полицейских чиновников и объявил им о том под величайшим секретом. Вследствие этого Кремль был битком набит народом. Государь, сидя в коляске, сердился, а Бутурлин извинялся, стоя в той же коляске на коленях.

Тот же Бутурлин прославился знаменитым приказом о мерах противу пожаров, тогда опустошавших Нижний. В числе этих мер было предписано домохозяевам за два часа до пожара давать знать о том в полицию.

Случилось зимою возвращаться через Нижний большому хивинскому посольству. В Нижнем посланник, знатная особа царской крови, занемог и скончался. Бутурлин донес о том прямо государю и присовокупил, что чиновники посольства хотели взять тело посланника дальше, но на это без разрешения высшего начальства он не мог решиться, а чтобы тело посланника, до получения разрешения, не могло испортиться, то он приказал покойного посланника, на манер осетра, в реке заморозить. ГОСУДАРЬ НЕ ВЫДЕРЖАЛ И ПРОИЗВЕЛ БУТУРЛИНА В СЕНАТОРЫ.

Думаю, что анекдот о нижегородском губернаторе Бутурлине отнюдь не является непосредственным источником анекдота о маршале Гречко (записная книжка Кукольника была мною опубликована лишь в 1997 году, когда не было уже ни Советского Союза, ни Гречко).

Просто оба анекдота эти восходят к некой общей модели. Они строятся по реальной и одновременно в высшей степени остроумной схеме: пикантно и эффектно обыгрывают ситуацию, когда единственная для высших сфер возможность убрать с поста родовитого, но при этом малоспособного чиновника, заключается в том, что он получает такое высокое повышение, что уже не может реально вмешиваться в дела.

В самом деле, если нельзя было избавиться от Бутурлина, то его надо было повысить, произвести в сенаторы; если было опасно, чтобы Гречко стал командовать армией, его надо было сделать маршалом.

Линия анекдота в русской прозе

Антон Чехов

Линия анекдота в русской художественной прозе утвердилась буквально с появлением самой художественной прозы, хотя очень долго боялись признавать, что наша литература во многих отношениях выросла из анекдота. Может быть, стыдились.

Литература – дело серьезное, и вдруг – она из анекдота, жанра тайного, скрытного, не очень-то и подлежащего печати, неприлично как-то. В общем, выявлять связь литературы с анекдотом не спешили.

Авантюрно-бытовая проза XVIII столетия (М. Чулков, В. Левшин и др.) фактически находилась за пределами системы классицизма, и, значит, ее эстетически как бы и не было. Это тоже ударило по репутации анекдота (а он сильно наполнял собою эту прозу), или, наоборот, этот заведомо низкий жанр еще более снизил авторитет, скажем, левшинских сказок и историй.

Классицизм признавал лишь «высокую» прозу – идеологическую, дидактическую. И вообще он был за соблюдение приличий.

В этом случае изображение прихотливого мира быта, неких якобы реальных коллизий вообще не могло осознаваться как задача искусства. Соответственно в полнейшем небытии оказывался и анекдот, который был и остается пусть и не главной, но типовой формой при показе реалий эпохи и нравов общества.

В XIX столетии, когда стали доминировать романтические веяния, для анекдота были сделаны определенные послабления. Этот процесс в значительной степени определил феномен пушкинской прозы: «Повести Белкина» и «Пиковая дама» буквально насыщены анекдотическими сюжетами. А с приходом Гоголя процесс резко усилился: «Петербургские повести», «Ревизор» и «Мертвые души» выросли из анекдотов.

Следующий этап реабилитации анекдота связан с именем Николая Лескова. Целый ряд его текстов самым непосредственным образом ориентирован на анекдот («Шерамур», «Рассказы кстати» и т. д.). Но на самом деле особая анекдотическая линия в русской прозе как таковая еще не ощущалась. Все-таки легализация анекдота в литературе тогда еще не произошла, так как нужен был качественный перелом. А в то время существовали как бы отдельные, не связанные внутренне друг с другом случаи обращения к НИЗКОМУ жанру. Они говорили о творческих предпочтениях тех или иных авторов, а не об общем облике литературы. А в целом последняя отнюдь не желала афишировать свою связь с анекдотом, который не обрел еще прав законного, вполне приличного жанра.

Все дело в том, что, хотя анекдот и находился у истоков многих произведений Пушкина, Гоголя, Лескова и других, это происходило от случая к случаю, не складываясь в тенденцию. Своего отдельного места в русской литературе он еще не имел, по-прежнему оставаясь низким жанром.

В этом смысле настоящую революцию произвел лишь приход Чехова. Вся ранняя чеховская юмористика (период Антоши Чехонте) буквально насыщена анекдотами, но это было только начало переворота. Дело в том, что у Антоши Чехонте анекдот в большинстве случаев непосредственно перенесен в рассказ, то есть процесс этот носил более или менее механический характер. Однако самое важное состоит в том, что анекдотизм ранней прозы Чехова был просто всеобъемлющ.