Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Допущенная вписанность апофегмы в ту или иную конкретную ситуацию многое помогает понять в характере функционирования анекдота.

В русском анекдоте обращение к событию из прошлого дает возможность задуматься над несообразностями, странностями, проявляемыми в российской действительности, дает возможность поиска неких внутренних исторических закономерностей.

Например, Нестор Кукольник записал анекдот о том, как петербургский обер-полицмейстер Н. Рылеев понял повеление императрицы Екатерины Второй, что нужно набить чучело из Сутгофки (собака была названа государыней по имени банкира, по фамилии Сутгоф, подарившего ее), таким образом, будто императрица прогневалась на банкира и требует умертвить его самого, а потом набить из него чучело[169].

Небольшой по размерам текст этого анекдота через парадоксально острый эпизод, легший в его основу, ярко и точно очерчивает особый тип стража порядка, который непроходимо туп и одновременно подобострастно исполнителен.

Н. Рылеев готов был претворить в жизнь совершенно любой приказ императрицы, ничуть не вдумываясь в его смысл. Он ведь и в самом деле собирался набить чучело из банкира и, видимо, набил бы, если бы рыданья семьи Сутгофа не вынудили его бежать к царице за дополнительными разъяснениями. Екатерина Вторая мигом поняла, в чем дело, стала смеяться, тем дело и кончилось.

Нестор Кукольник отнюдь не случайно зафиксировал этот анекдот. Для него он был актуален, ибо обнажал одну печальную закономерность российской жизни. Исчезла вроде бы внешняя дикость, придворный быт стал уже вполне европеизированным, но страх, парализующий мозговую деятельность, остался, ибо приказ императрицы должен был исполняться, но не осмысливаться. И вообще упомянутый анекдот записывался в царствование Николая Первого, а сей император был большой поклонник тупой исполнительности.

При этом, однако, следует помнить, что апофегма, и в особенности анекдот, отнюдь не являются простой иллюстрацией некой закономерности или подтверждением той или иной исторической репутации. Нет, они их парадоксально обнажают, как бы заново открывают. Характерно, что апофегма, при определенной своей нравоучительности, в целом все-таки не поучает, а именно открывает, внося новые штрихи в портрет исторической личности или целой эпохи. В анекдоте это проявляется с еще большей очевидностью, ведь неожиданность заложена в самой сути производимого им эффекта.

По сравнению с апофегмой в анекдоте качественно усилились неожиданность, острота, пикантность, парадоксальность, но все это произошло именно через освоение апофегмы как гибкого и перспективного жанрового образования, через использование богатейших возможностей, заложенных в апофегме. Она оказалась той системой отсчета, тем первотолчком, который и определил в России бытие исторического анекдота, явившись его основным книжным источником. Устная же форма бытования, пришедшая из фольклора, есть второй структурообразующий фактор. Из этих двух перекрестных влияний и возник полноценный жанр русского анекдота, книжный и одновременно текучий, вариативный, изменчивый.

Текучесть анекдота, обусловленная фольклорной формой бытования, накладывалась на черты, сформировавшиеся под непосредственным воздействием апофегмы. И получался совершенно особый эффект: вписываясь в новую историческую ситуацию, анекдот в чем-то менялся интонационно, стилистически, выдвигались вдруг какие-то новые акценты, происходила актуализация отнюдь не нового сюжета.

Для фольклорного анекдота историко-бытовой контекст особого значения не имеет: там просто бродячий сюжет прицепляется к любой ситуации. В историческом же анекдоте происходит уточнение текста, проявляющегося по-новому. Такой анекдот, введенный в новую эпоху, начинает восприниматься иначе.

Можно сказать, что исторический анекдот есть жанр перемещающийся. Это прежде всего объясняется его повышенной контекстуальностью. Анекдот, мигрируя по эпохам, органично входит в современность. Более того, он дает возможность увидеть в ней не только цепь случайностей.

Фактически анекдот – одна из форм исторической памяти. В его особенностях легко различимы черты, явно идущие от апофегмы. Но последняя представляет собой книжный текст, мало способный к постоянным трансформациям, а вот полноценный исторический анекдот без них просто немыслим.

Князь Вяземский и Анастас Микоян

В фильме «Серые волки» рассказывается о том, как отправляли в отставку Н. С. Хрущева. Незадолго до этого исторического заседания Никита Сергеевич рассказал анекдот о своем друге и соратнике Анастасе Микояне, который сыграл в антихрущевском заговоре едва ли не самую зловещую роль. Хрущев обо всем этом не догадывался, но анекдот точно попал в цель. Суть анекдота в том, что на предложение взять зонтик Микоян ответил: «Я могу и так – между струй».

А вот как выглядит этот анекдот в коллекции Юрия Борева:

– Кто может пройти между струями дождя и выйти сухим?

– Микоян[170].