Кризис — разрушение рубежей, всех привычных устоев, делает невозможное возможным. Именно это лишает современников способности судить о настоящем. «Неслыханные» перемены в принципе не могут быть предсказаны, их содержание скрыто от современников. В такие эпохи спасительным представляется ретроспективный взгляд на события, при котором осуществляется сознательная масштабная замена отношения «настоящее=будущее» отношением «прошлое=настоящее».
В дальнейшем события бурной, но уже ушедшей эпохи подвергаются вторичному переосмыслению: осуществившиеся следствия задним числом представляются закономерными и единственно возможными. При взгляде из настоящего в прошлое нереализованные возможности приобретают эфемерность. Представляется, что они фатально не могли быть реализованы. При этом усиливается значение того, что свершилось.
Это справедливо не только в отношении восприятия масштабных социальных процессов. По утверждению П.-П. Пазолини, жизнь человека обретает смысл в момент финала, вместе со смертью: «Умереть совершенно необходимо. Пока мы живы, нам недостаёт смысла, и язык нашей жизни (с помощью которого мы выражаем себя и потому придаём ему столь большое значение) непереводим: это хаос возможностей, это непрекращающийся поиск связей и смыслов без продолжающихся решений.
Смерть молниеносно монтирует нашу жизнь, она отбирает самые важные её моменты (на которые больше не могут повлиять никакие новые, противоречащие или не соответствующие им поступки) и выстраивает их некую последовательность, превращая наше продолжающееся, изменчивое и неясное, а значит, и не подающееся никакому описанию настоящее в завершённое, устойчивое, ясное и, значит, вполне описуемое языковыми средствами прошедшее. Жизнь может выразить нас только благодаря смерти»[89].
Действительно, тому, что уже завершилось, ретроспективный подход даёт смысл и значение. Именно он зыбкому и неустойчивому даёт устойчивость, преобразуя хаос в гармонию. Смысл, обнаруживающий себя «после смерти» «мгновенно монтирует» свершившуюся реальность.
Едва бурные двадцатые годы отойдут в прошлое, уступив место более стабильному десятилетию, отношение к хронике изменится. Настанет пора каталогизации. Пройдёт время выстраивать причинно-следственные связи ценой потери альтернатив, тех возможностей, которые не получили развития.
Отношение «настоящее=будущее» при ретроспекции заменяется другим, исследованным нами отношением «настоящее=прошлое». При этом происходят трансформации, о существе которых Н. Бердяев писал: «Прошлое и настоящее имеют совершенно разное существование. Настоящее в прошлом по-иному существовало, чем существует прошлое в настоящем»[90].
Взгляд историка, предполагающий вторичный процесс ретроспективной трансформации, принципиально отличается от взгляда современника. Историк смотрит на событие взглядом, направленным из настоящего в прошлое. Взгляд этот по самой своей природе трансформирует объект описания. Хаотическая для современника картина событий выходит из рук историка вторично организованной. Историку свойственно исходить из неизбежности того, что произошло. Но его творческая активность проявляется в другом: из обилия сохранённых памятью фактов он конструирует преемственную линию, с наибольшей надёжностью ведущую к некоему заключительному пункту.
Ретроспективный подход имеет в кино огромное значение. Слово «история» употребляется почти как синоним слова «сценарий». Может показаться, что ретроспективная трансформация является обязательным этапом в создании структуры кинематографического произведения. Действительно, подобный подход имеет определяющее значение при создании «исторических» фильмов.
Во время восстания на реальном броненосце «Князь Потёмкин-Таврический» были зверски убиты почти все офицеры, священник. Пьяные матросы боевыми снарядами стреляли по городу. Всё это случилось после главного, центрального события: матросами была украдена судовая касса — триста семьдесят пять тысяч золотых рублей. Чтобы пояснить масштаб воровства, следует отметить, что семья героя, погибшего в битве при Мукдене, по потере кормильца получала пенсию сорок рублей… в год.
Великий князь Михаил Александрович назвал происшедшее на броненосце «позором русского флота». Это взгляд офицера и взгляд современника.
Знал ли Эйзенштейн о грабеже? Несомненно! Это было известно всему миру с первых же часов восстания. Телеграф, газеты раструбили об этом моментально.