Нелюбимые

— Да сколько мы ­знакомы-то, а тут даже портрет не забрать любимый, — поворачиваю я голову в сторону Валеры, — тем более свалить хочу завтра уже.

— Куда? — озадаченно спрашивает Валера. — Отдыхать, что ли?

— Нет, просто уеду с концами. И больше не вернусь, думаю.

Валера сплевывает под ноги, чуть тревожно смотрит по сторонам, а затем поднимает голову к камере видеонаблюдения.

— Я не могу, понимаешь? — произносит он с небольшим намеком. — Просто так не могу взять и пустить.

— Ну не просто так же, — говорю я и пару раз стукаю по карману джинсов. — Я вроде бы жадностью никогда не отличался.

— Тоже правда. Ты мне весь алкоголь отдавал, который тебе дарили, остальные жлобы у вас все были.

— Согласен полностью.

— В общем, смотри. Мне надо подняться на ресепшен к себе, а ты сделай вид, что уходишь отсюда. Ну пройдись ­куда-то туда, — Валера кивает в сторону выхода с территории, — и через пару минут возвращайся. Я камеру отключу за это время. С тебя — Хабаровск.

— Хабаровск? — недоумевающе переспрашиваю я.

— Пятера. На ней мой родной город изображен просто.

— Я еще хочу в редакции чуть-чуть посидеть. Проститься, так сказать.

— А это еще одна моя родина. «Икс два», как вы там говорите все модные.

— Без проблем, Валер. Я тебе «икс три» сделаю, так как ты нормальный мужик.

— Договор. Я наверх быстро, а ты иди вон туда. Через две-три минуты возвращайся. Слишком парит сегодня, как перед ураганом. — Валера снова поднимает голову к черному небу, затем рывком открывает дверь и быстрыми шагом направляется к лестнице.

***

В редакции W открыты окна, через которые ветер треплет белые вертикальные жалюзи, отчего они кажутся призрачными силуэтами, пытающимися дотянуться до меня или просто запугать. В помещении светится только один монитор за рабочим местом менеджера редакции Юли, и меня начинает немного волновать тот факт, что она могла быть здесь недавно или вовсе еще не ушла. Я несколько секунд держу пальцы на кнопке включения света, но после убираю руку и остаюсь в темноте, вслушиваясь в негромкое жужжание компьютеров в режиме сна. За окном ­что-то стукается о металлический карниз, и я резко дергаюсь на звук. Затем стук вновь повторяется и с каждой секундой начинает учащаться, а в помещении появляется запах дождя.

Я подхожу к стеклянной стене своего кабинета и пытаюсь разглядеть, что осталось внутри него, но ничего не вижу. Включаю фонарик на телефоне, провожу им вдоль стекла, отмечая, что все ящики стола открыты и пусты, словно место ждет уже ­кого-то другого. Я дергаю ручку на себя, но дверь закрыта на замок, над которым наклеен обрывок малярного скотча с надписью: «Опечатано». Рядом от руки нарисован небольшой улыбающийся смайлик. Я упираюсь лбом в холодное стекло и дышу на него, а когда на нем образуется матовое пятно, пальцем рисую небольшое сердце, а затем перечеркиваю его и прохожу к рабочему месту арт-директора.

На ее столе по-прежнему лежит книга с работами Фредерика Лейтона, и я вспоминаю, что совсем недавно листал ее и не думал о том, как все может обернуться. К горлу подступает ком, я сажусь в офисное кресло и начинаю раскручиваться с закрытыми глазами, вспоминая все ситуации и образы последних дней. Перед глазами появляется Аня, которая сидит у себя в гостиной и плачет. Стул делает еще один оборот — и я замечаю склонившуюся перед своим разбитым портретом Алису, а затем ее образ сменяется отцом, за которым я наблюдаю через окно ресторана. Когда отец поворачивается в мою сторону, я распахиваю глаза и торможу ногами раскрутившийся стул, а затем сильно сжимаю подлокотники, оставляя на них царапины от ногтей.

О нос кроссовок бьется капля воды, и когда я поднимаю голову и вновь зажигаю фонарик, то замечаю, что трещина на потолке стала в разы больше и потемнела, отчего стала похожа на корень старого и сгнившего дерева. Я долго смотрю на очертания трещины, которая вдруг начинает извиваться и быстро расходиться в разные стороны. Одна из тонких линий с потрескиванием движется ­куда-то за спину. Я разворачиваюсь за ней и замечаю перед собой кабинет главного редактора.

***