Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Мы провели примерно год в этом коммунистическом государстве, и этот год я еще хочу немного описать. Первое, что нас глубоко потрясло, было известие, полученное от посольства, что брат Боб, который прекрасно зарекомендовал себя на всех театрах войны, уже получив несколько тяжелых ранений, по собственному желанию вернулся в свою батарею во Фландрии и там погиб. Первым известие получил брат Гуго и сообщил потом мне. Мы оба были невероятно поражены, и на нас лежала тяжкая обязанность передать эту печальную весть родителям. Гуго был очень трогателен, с невероятной деликатностью он сообщил об этом матери. Я никогда в жизни не видел его таким нежным.

Но нам не было дано много времени на личные чувства. Жизнь требовала каждый день новых усилий от всех, чтобы устоять перед ежедневно вновь возникающими заботами. Определенную защиту нам давало присутствие консульства Германии, но оно не могло вмешиваться в постановления властей.

Дома никогда не было покоя. Домашние обыски стали обыденными. Как председатель домашнего комитета в таком большом доме, где я должен был быть при каждом обыске, я в этой связи провел несколько тревожных и отчасти очень опасных ночей. Один вид этих банд, прибывающих на обыски, был ужасен. Русских среди них почти не было, смесь латышей, китайцев и прочих народов, подростки-оборванцы, с головы до ног увешанные ручными гранатами, под предводительством какого-нибудь матроса – таковы были обычные визитеры во время ночных обысков.

Одна такая ночь особенно запомнилась. Ничего не подозревая, мы дежурили во дворе, как вдруг подъехал грузовик, набитый такой бандой, во главе с латышом, который мог перемещаться в транспорте только лежа из‐за какого-то физического недуга.

«Открывайте, где председатель домового комитета?» Я вынужден был доложить. Дело было в жалобе на некоего товарища Мюллера, у которого должен был пройти обыск. Вероятно, причина была совсем незначительной, но прибавилось обстоятельство, которое потом все очень осложнило. Мы установили во всем доме сигнализацию, конечно, не для таких случаев, а для нападений. Но один чересчур рьяный жилец нажал на кнопку, и сирена зазвучала по всем этажам, во дворе, на соседних участках, а ввалившиеся в дом солдаты пришли в неописуемую ярость. Штыками они отодрали звонки от стены. Но на земле звон продолжался. И когда потом еще один жилец, американец, сообщил в свое консульство, что на дом напали, а консульство сообщило полиции609, то она отправила к нам оперативную группу. Те ворвались, чтобы защитить нас от разбойников, и тут обнаружили, что идет обыск. Произошел большой скандал, и вместо одного обыска обыскали все квартиры в доме. Когда выяснилось, что у домового комитета имеется 14 револьверов, дело приобрело совсем серьезный оборот. Я в эту ночь по-настоящему испугался, потому что отвечал за все! Обыск продолжался несколько часов, все жильцы были в величайшем волнении, опасаясь худшего. Вдруг главного в оперативной группе позвали к телефону. Я видел, как он подобострастно кланялся вышестоящему начальству на другом конце провода, и сразу после этого вся команда исчезла. Как все произошло на самом деле, я так и не узнал, только слышал, что английское и американское консульства, у которых в доме жили подданные этих стран, выразили протест.

В другой раз речь шла о спасении родительского дома. Его собирались захватить. Этот захват удалось предотвратить (при посредничестве функционеров высокого ранга) в последний момент, когда отряд с музыкой уже был на пути к дому. При предварительном осмотре, который предшествовал намеченной конфискации, с моей матерью обращались самым хамским образом. Вначале все это было тяжело переносить, потом к такому обхождению мы привыкли.

На это время приходится и убийство немецкого посла барона фон Мирбаха610. Для всех чувствовавших себя немцами это, конечно, был ужасный удар, особенно тягостный от того, что немецкие ведомства вынуждены были и дальше общаться с той же разбойничьей шайкой.

Этим же летом нас постиг еще один жестокий удар судьбы. Мой брат Гуго внезапно заболел и скоропостижно скончался. Это событие было для нас страшным потрясением. Ушел великий человек, который умер не от болезни, а от искреннего горя. Он не смог пережить полного краха как личной жизни, так и своих великих творений. Он также не мог пережить, что между Германией, его настоящей родиной, которой он принадлежал всем сердцем, и Россией, страной его рождения и его второй родиной, где он работал и создавал значительные вещи, разгорелась война. Что искусственно была создана атмосфера ненависти, которая приписывала ему мотивы, которых у него никогда не было. Его похороны были, быть может, последними большими похоронами в Москве. Коммерсанты, профессора университета, немецкая дипломатическая миссия и вся немецкая колония проводили его в последний путь, хотя это тогда было уже сложно. Он ушел как настоящий король коммерсантов.