Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания

Во время своей московской жизни я мало имел дела с евреями. Русских евреев я находил более порядочными, нежели польские, и на основе своего опыта общения с евреями – в том числе с румынскими, центрально- и западноевропейскими – пришел к выводу, что каждая страна имеет тех евреев, которых заслуживает.

Среди восточных евреев мне попадались люди с необыкновенной фантазией, которая временами проявлялась и в их именах. Самое восхитительное носил Квадалквивир Ицикович Катценелленбайген (заметьте: не Катценелленбоген, а именно Катценелленбайген).

В 1899 году московское купечество выбрало меня на три года членом Московского суда по торговым делам324. Когда я пытался отвести свою кандидатуру, ссылаясь на свое германское подданство, Н. Найденов325, много лет подряд председательствовавший в биржевом правлении, которого, кстати, трудно было назвать германофилом, просил меня не отказываться, потому что это было бы справедливо, если бы иностранное купечество, играющее такую важную роль в экономической жизни России, было представлено в торговом суде одним из своих представителей. Вот каковы были настроения в истинно русских кругах еще в 1899 году!

Наряду с обычными судами, в крупных портовых городах, таких как Петербург, Рига, Одесса, а также в Москве существовали коммерческие суды, занимавшиеся спорными случаями, в которых по крайней мере обвиняемый должен был быть купцом. В исковых делах, когда предметом иска была сумма, не превышающая, если не ошибаюсь, 3000 рублей, решения суда не подлежали обжалованию. Приговоры по более высоким суммам можно было обжаловать в Сенате. Это обстоятельство, а также состав судебной коллегии способствовали тому, что решения коммерческого суда принимались относительно быстро и были справедливыми.

Судебная коллегия состояла из председателя (юриста, назначенного министром юстиции) и трех коммерческих судей (а не заседателей, как в Германии) или их заместителей. Приговор выносился на основании большинства голосов; при равном количестве голосов решающим был голос председателя.

В этой стране, где даже гимназисты не смели появиться на улице без формы, судьи отправляли свою должность в роскошных мундирах, напоминавших адмиральские.

Мне это сначала казалось довольно нелепым и смешным. Но я воздержался от приобретения треуголки и шпаги.

За три года я многому научился в юридическом плане и многое узнал о психологии русского купечества. А однажды имел возможность убедиться, как эфемерна на самом деле лояльность многих русских кругов в отношении правящей династии, хотя они внешне старательно выказывали свою преданность и любовь к государю. По-видимому, это было связано с представлением, что бояться нужно только живого царя или что только от него можно получить такие блага, как ордена и титулы.

В зале судебных заседаний висел портрет Николая II во весь рост в роскошной раме. В один прекрасный день я обнаружил за шкафом с документами в комнате для совещаний уже покрытые толстым слоем пыли такие же портреты Александра III, Александра II и Николая I. В свое время они тоже величественно взирали на своих подданных из той же роскошной рамы, а потом, уступив свое место преемнику, отправлялись за шкаф с документами, как отправляется в архив закрытое дело.

Это были очень хорошие портреты. Мысль о том, чтобы украсить ими нашу унылую комнату для совещаний, вместо того чтобы гноить их за шкафом, казалось бы, напрашивалась сама собой. Поэтому я предложил двум своим коллегам, коммерческим судьям, весьма состоятельным господам и типичным верноподданным царя, в складчину заказать за 90 рублей три достойные рамы и повесить портреты в нашей совещательной комнате. Те посмотрели на меня как на сумасшедшего. На их лицах я прочел недоумение: какой смысл делать что-то ради покойного царя?

55. Коронация и Нижегородская выставка, 1898 год

С министром финансов С. Ю. Витте, возведенным в графское достоинство после того, как он, добившись получения кредита в Париже326, стабилизировал рубль, я познакомился в Петербурге во время аудиенции, которую он мне предоставил. Я был приятно удивлен той любезностью, с которой он меня принял. Впрочем, он не произвел на меня впечатления действительно выдающегося человека.

Трагизм моего поколения во всем мире заключался среди прочего в том, что оно не породило ни одного сколько-нибудь великого государственного деятеля. Возможно, таковым был Ленин; на этот вопрос ответит будущее. Во всяком случае, Российская империя была в этом отношении гораздо беднее, чем остальные страны: министры последнего царя, за исключением двух, отличались убийственной посредственностью.

Этими двумя исключениями были консерватор Столыпин327 и либерал Витте. Оба этих государственных деятеля, которым, по моему мнению, все же не хватало масштаба, подлинного величия, так и не смогли реализовать себя в полной мере.