Немецкие шванки и народные книги XVI века

Всю следующую ночь жена городского головы с боку на бок переворачивалась и тяжкую думу думала, куда бы ей в новой шубе выйти, чтобы перед шильдбюргерами покрасоваться, мужа честь не уронить и выглядеть так, как это госпоже городской голове пристало. Таков уж женский нрав, что они только и думают, как бы принарядиться, да нарумяниться, да всякими благовоньями умаститься, да талию покрепче стянуть, а все другие места распустить и т. д., чтобы честь мужа поддержать (что за честь!), благоволение его снискать и на всякие мысли его навести. Когда она так ворочалась и господина городского голову ненароком локотком в бок толкнула (а ему тоже его дурацкое нутро всю ночь покоя не давало), он проснулся и спрашивает: «Ты с кем лежишь?» Она сделала вид, что спит, ничего не ответила, как собака, которую хозяин спрашивает, а та говорить не может. Подождал он полчасика и снова тот же вопрос задал. Так как сам он полным титулом ее не назвал, подумала она, не грех глазок прикрыть, как один нищий делал, который глаз прикрывал и сразу же за слепого сходил.

Ответила она сонным голосом: «С тобой». Господин городской голова, который почетного титула своего не услышал, рассерчал маленько, что она так запросто к нему обращается, снова толкнул ее и спрашивает: «Милостивая государыня, госпожа городская голова, с кем ваша милость лежит?» Жена, раздосадованная его вопросами, поскольку полна она была мыслями о шубе, отвечает ему гневно: «Что ты все спрашиваешь и меня будишь? А лежу я с дураком набитым!» — «Э, нет, жена, — разозлился городской голова, — не надо говорить, что ты с дураком набитым лежишь, ибо тот, с кем ты лежишь, как-никак городской голова Шильды». Из того ответа поняла госпожа, что его милость супруг сильно на нее разгневался, повернулась к нему, сладко зевнула и сделала вид, что только сей момент ото сна пробудилась. «Что тут стряслось?» — спросила она мужа. А затем за окном светать начало, свинья к ним прибегала и за ухо их кусала.

Госпожа городская голова никак утра не могла дождаться, не терпелось ей выйти на люди в новой шубе. Потому она очень обрадовалась, когда солнышко выглянуло и день наступил. Встала она раненько и давай красоту наводить, пудриться да румяниться, ведь день был воскресный и все шильдбюргеры в церковь пойдут, вот и случай сразу перед всеми в новой шубе показаться, а не бегать из дома в дом да из хлева в хлев, что слишком много времени займет, а ведь надо покрасоваться и передо мной, и перед тобой.

Этими мыслями была она так занята, что даже колокольный звон не услышала, которым на проповедь созывали. И когда наконец была совсем готова и супруга, который зеркало перед нею держал, в сотый раз спросила, так ли она сзади и спереди выглядит, как госпоже городской голове пристало, а он в сотый раз «да» ей ответил, то вышла она из дома и прямиком направилась в церковь. И гордо так по улице выступала, словно коза, на которую новую веревку повязали.

И уж не знаю, чья в том вина: то ли госпожа городская голова слишком долго собиралась, то ли служка больно рано зазвонил, или, что более вероятно, господин священник накануне в трактире допоздна засиделся и к проповеди кое-как подготовился, так что вышла она очень короткая. Так или иначе, когда она в своей новой шубе в церковь вошла, проповедь в аккурат закончилась и все шильдбюргеры со скамей повставали. Госпожа этого не поняла и себя уговорила, что это они в ее честь встали, ведь муженек-то ее как-никак городской голова, а она — госпожа городская голова, да еще в новой шубе, и, верно, шуба ее соседям очень понравилась. И заговорила она кротко и учтиво (а речь свою заранее, еще дома, приготовила): «Любезные соседушки, я ведь не забыла еще те дни, когда сама была такой же бедной, как вы, и такой же оборванкой ходила. Поэтому садитесь снова каждая на свое место». При этом она благосклонно во все стороны кивала.

Следом за ней в церковь вошел сам господин городской голова, который припозднился, потому что бороду свою долго расчесывал. Увидев, что собаки вокруг церкви гоняют и непотребно себя ведут, он серьезно, со всем усердием шильдбюргерам на то указал: «Собаки должны порядок блюсти, так же как и все мои подданные, и я этого добьюсь, не будь я ваш городской голова».

Проповедь была в тот день очень короткая, по известной вам причине, ибо поп говорил только о четырех вещах. Первую, говорил он, я знаю, а вы не знаете; вторую, говорил, вы знаете, а я не знаю; третью мы все не знаем, а четвертую мы все знаем слишком даже хорошо. Штаны у меня продрались — это я знаю; но длинная ряса их закрывает — поэтому вы о том не знаете, если я сам вам не скажу. Только вы знаете, подарите ли вы мне новые штаны, а я не знаю. Я должен вам сказать, что из святого Евангелия сегодня читать полагается, но я этого не знаю — черт меня подери! — а вы уж тем более не знаете. Но где находится наш трактир, отлично знаем и я и вы. Поэтому пусть каждый возьмет свою палку и мы все вместе туда отправимся, а за столом будем совет держать, как нам императора лучше встретить.

Глава двадцать первая