Немецкий дом

В коридоре по-прежнему было тихо. А может, так же осторожно поставить папку обратно на полку, вернуться домой, принять ванну, прихорошиться и пойти с Юргеном в кино на фильм «Сокровище Серебряного озера»?

За стеной послышался приглушенный смех. Там располагалась маленькая кухонька. Наверно, секретарша фройляйн Лемкуль любезничает с Давидом Миллером или еще каким-нибудь стажером. Ева прислушалась. Опять смех. Да, точно, фройляйн Лемкуль, румяная легкомысленная женщина небезупречной репутации. Коллеги перешептывались на ее счет.

Ева открыла папку и провела указательным пальцем по регистру до буквы Б. Потом Бр. Перелистывая страницы, она читала имена. Сверху вниз. Брозе. Броссман. Бруккер. Брукнер. Брунс.

В этот момент дверь распахнулась и в помещение ввалились два человека. Они, чавкая, целовались, их тела переплелись. Давид Миллер неумело расстегивал блузку фройляйн Лемкуль, та все смеялась. Давид прижал ее к столу и тут заметил Еву, которая неподвижно стояла по другую сторону стола перед открытой папкой с неподдельным ужасом на лице. Давид медленно выпрямился, подтянул фройляйн Лемкуль и растерянно ухмыльнулся.

– Простите, но на кухне так тесно.

– Мы просто зашли за документами, – неуклюже солгала фройляйн Лемкуль.

Ева захлопнула папку и тихо сказала:

– Я уже ухожу.

Она отнесла папку на место. Давид смотрел ей вслед.

– Ты ведь никому не расскажешь, Ева? – нервно спросила фройляйн Лемкуль. – Это всего лишь невинная шутка…

Ева вышла, не ответив, и закрыла за собой дверь. Поведя плечом, фройляйн Лемкуль посмотрела на Давида:

– На чем мы остановились?

Но тот, высвободившись, подошел к полке и вытащил папку, содержание которой так потрясло Еву.

* * *

В понедельник был выходной. Для семьи Брунс это означало совместный ужин. Даже Аннегрета пыталась так организовать свои смены в больнице, чтобы по понедельникам быть свободной. Ужинала семья Брунс в половине седьмого на кухне. На столе обычно был хлеб с колбасой и сыром, иногда рыбные консервы. Для Штефана мать открывала банку его любимых огурцов в горчичном маринаде, отец готовил большую миску своего знаменитого салата из яиц с каперсами и майонезом, который значился и в меню «Немецкого дома». Но свежий укроп Людвиг использовал только для семьи. «За любые деньги».

В этот вечер окна на задний двор были открыты, так как для начала мая стояла необычно теплая погода. Доносилось пение одинокого дрозда. Все уже сели за стол. Только место Штефана пустовало.

– Штефан! Ужин! – крикнула Эдит.

Аннегрета, накладывая себе яичный салат, рассказывала отцу об одном враче из городской больницы, немолодом хирурге, у которого много лет были такие же проблемы со спиной, как и у Людвига. Его спас корсет. Теперь у него практически нет болей. Отец пошутил, что ему, как мужчине, корсет носить не с руки, но поблагодарил за информацию. А вдруг эта штука победит боль? Тогда он опять сможет кормить посетителей обедами. Эдит приготовила себе только два бутерброда – она все больше полнела – и с улыбкой заявила, что готова каждое утро зашнуровывать отца, а вечером расшнуровывать. Ей приходилось делать это в детстве для бабушки. Наверняка справится и сейчас.

– Чему научился в детстве, не забудешь никогда. Вот уж не могла подумать, что мне придется еще раз этим заняться.

Все, кроме Евы, рассмеялись. Та молча наблюдала за родителями и сестрой, которых так веселила мысль о том, что Людвиг наденет корсет. Тот сегодня еще ни разу не посмотрел на Еву. Мать же то и дело бросала на нее обеспокоенные взгляды. И сейчас она погладила ее по голове:

– Это итальянская салями. Которую ты так любишь.

Ева отвернулась, как упрямый ребенок, и сама на себя разозлилась. Что она должна сказать? Что спросить? Она сидела на своей кухне со своей семьей, в самом надежном на свете месте, и не могла собрать мысли.

– Мама.

В дверях появился Штефан. Вид у него был необычный, лицо пошло пятнами, а глаза расширились от ужаса.

– Мама, – повторил он.

Это прозвучало душераздирающе. Все четверо тут же поняли, что произошло что-то серьезное, и медленно, как в замедленной съемке, по очереди встали.

– Он не шевелится, – сказал Штефан.

* * *

Несколько минут спустя все стояли в комнате Штефана посреди разбросанных на ковре солдатиков и смотрели на мертвую собаку, которая лежала перед кроватью. Штефан рыдал, а в промежутках пытался рассказать, что случилось:

– Он сначала наложил огромную кучу, я его обругал и немножко ударил, а он упал и так странно задергал лапами, а потом… потом…

Дальнейший рассказ постоянно прерывался отчаянными рыданиями и был непонятен. Людвиг притянул к себе Штефана, тот вжался лицом в родной отцовский живот. Рыдания стали глуше, но успокоиться парнишка не мог. Эдит вышла. Аннегрета, охая, опустилась к Пурцелю и осмотрела маленькое, покрытое шерстью тельце, к которому так привыкла. Дыхание, пульс, рефлексы. Затем она встала.

– Это точно сердце.

Штефан завыл, Ева погладила его по голове.

– Пурцель теперь на собачьих небесах. Там есть такая лужайка, только для собак…

– Он целый день будет играть с другими собаками… – добавил отец.