Немецкий дух в опасности

Историческая перспектива Надлера идет дальше, но нам в данном случае довольно и этого. Уже и тех начальных сведений, которые я привел, вполне достаточно, чтобы переосмыслить проблематику нашего образования в ее историческом контексте. Так, во-первых, объясняются противоречия между римско-немецким Юго-Западом и славянско-немецким Северо-Востоком; во-вторых, отчетливее проступают и противоречия между имперской столицей (которая не может найти опоры ни в исторической традиции, ни в жизни народа как такового) и культурным достоянием окружающих земель; в-третьих, речь идет о противоречиях между берлинским духом (и в чиновничьем смысле, и в литературном) и духом немецким413. Все эти противоречия в своей совокупности мешали и продолжают мешать немецкому образованию, которое в результате так и не стало единым явлением, крепко укорененным и четко обозримым. От этих противоречий – точек потенциальной опасности – отталкиваются разнонаправленные политические силы и распространяются многообразные формы ненависти к культуре.

Деструктивные формы национализма, о которых речь у нас пойдет в одной из последующих глав, тоже в какой-то части можно с уверенностью возвести к народному сопротивлению, которое зародилось более тысячи лет назад и изначально противостояло христианизации с романизацией. Характерно, что, например, у Хильшера – в его реконструированном варианте немецкой истории – Карл Великий как «палач саксов» удостаивается только и исключительно поношений. Великий император воспринял римский образ мышления и тем самым, в рамках националистической догматики, предал свой собственный народ.

Рука об руку с национальной ненавистью к культуре стоит, как верный товарищ, еще и ненависть социалистическая. Эта последняя по преимуществу проявляет себя под видом оппозиционной науки. Подробнее мы об этом поговорим, когда речь зайдет у нас о вопросах социологизма. Здесь скажем лишь пару слов о психоанализе. За этим течением я, разумеется, признаю всяческие заслуги, в том числе – по-настоящему выдающиеся. Тем не менее, как представляется, психоанализ как интеллектуальное движение следует решительно отделять от его же политического, мировоззренческого и союзно-социального извода: от всей той догматики, что изливается на страницах журнала «Психоаналитическое движение» (название, между прочим, абсолютно ложное). Более того, гениальные исследования Фрейда, как мне кажется, нужно рассматривать в отрыве от проповедей фрейдистской школы, старающейся монополизировать любые выводы своего основателя. Да, Фрейд возводил всякую культуру к вытесненным влечениям, а религию он вообще отбрасывал как «иллюзию», которой пришел в наше время конец: но все это суть неизбежные выводы из фрейдовского натурализма414, о котором теперь много говорят и который в целом представляется венцом исторического Просвещения; вместе с пережитками этой эпохи пройдут и фрейдистские перегибы – по существу, они уже преодолены в психоанализе К. Г. Юнга. В любом случае все противоречия здесь разрешаются в интеллектуальной сфере, никак не в политической.

Когда психоаналитическая догматика сопровождает политически мотивированную ненависть – это уже нечто совсем иное. В своей полемике с Гансом Принцхорном, редактором сборника «Кризис психоанализа», Зигфрид Бернфельд апеллирует к социалистическим «батальонам». «Именно в них, – пишет он, – Фрейд, как мне представляется, и найдет свою публику; у Фрейда рабочее движение обнаружит идейные инструменты для систематического отрицания современной интеллектуальной культуры; для социалистов нет в трудах Фрейда решительно ничего деструктивного… Страхи Принцхорна, как мне представляется, от того как раз и происходят, что в социалистах он провидит будущую публику психоанализа. Значит, и сами его предубеждения в основе своей суть отголосок классовой борьбы… Духовно-историческая позиция Принцхорна мало чем отличается от мировоззрения Гитлера или Гугенберга»415. Учение Фрейда, судя по всему, критиковать смеют только фашисты.